Деяния апостолов | 24 глава

1(б). Лисий уже написал в его защиту; но, не смотря на то, иудеи снова нападают, стараются склонить слушателя на свою сторону, (Павел) снова ввергается в оковы; а каким образом, послушай: «через пять дней пришел первосвященник Анания со старейшинами и с некоторым ритором Тертуллом, которые жаловались правителю на Павла» (Деян. 24:1). Смотри, как они не отстают, но, не смотря на бесчисленные препятствия, приходят, чтобы посрамиться и здесь. «Когда же он был призван, то Тертулл начал обвинять его, говоря: всегда и везде со всякою благодарностью признаём мы, что тебе, достопочтенный Феликс, обязаны мы многим миром, и твоему попечению благоустроением сего народа. Но, чтобы много не утруждать тебя, прошу тебя выслушать нас кратко, со свойственным тебе снисхождением» (ст. 2‑4). Если вы сами намерены действовать, то для чего вам ритор? Смотри, как он в самом начале представляет (Павла) нововводителем и возмутителем, а похвалами склоняет судию на свою сторону. Потом, как бы имея говорить многое и как бы умалчивая о прочем, говорит: «чтобы много не утруждать тебя». Смотри, как он склоняет судию к наказанию (Павла), как будто нужно было обуздать развратителя целой вселенной, и как будто они совещаются о деле великом. «Найдя сего человека язвою общества, возбудителем мятежа между иудеями, живущими по вселенной, и представителем Назорейской ереси, который отважился даже осквернить храм, мы взяли его и хотели судить его по нашему закону. Но тысяченачальник Лисий, придя, с великим насилием взял его из рук наших и послал к тебе, повелев и нам, обвинителям его, идти к тебе. Ты можешь сам, разобрав, узнать от него о всем том, в чем мы обвиняем его» (ст. 5‑8). «Возбудителем мятежа», говорит, «между иудеями, живущими по вселенной». Обвиняют его как язву и общего врага народа, и как начальника (ереси) назореев (название назореев считалось поносным); потому они и прибавили это, поставляя и это ему в укоризну, так как Назарет был маловажный (город). «Взяли», говорят. Смотри, как коварно представляют его беглецом, и как будто лишь только взяли его, между тем как он провел в храме семь дней. «Мы взяли его и хотели судить его по нашему закону». Смотри, как оскорбляют и закон, как будто он предписывал бить, умерщвлять и строить ковы. Затем обвиняют и Лисия. «Лисий, придя, с великим насилием взял его из рук наших». Ему не следовало, говорят, делать это; но он сделал. «Ты можешь сам, разобрав, узнать от него о всем том, в чем мы обвиняем его. И Иудеи подтвердили, сказав, что это так» (ст. 8‑9). Что же Павел? Молчит ли при этом? Нет, он опять смело отвечает, и притом по желанию игемона. «Павел же», продолжает (писатель), «когда правитель дал ему знак говорить, отвечал: зная, что ты многие годы справедливо судишь народ сей, я тем свободнее буду защищать мое дело. Ты можешь узнать, что не более двенадцати дней тому, как я пришел в Иерусалим для поклонения. И ни в святилище, ни в синагогах, ни по городу они не находили меня с кем‑либо спорящим или производящим народное возмущение, и не могут доказать того, в чем теперь обвиняют меня» (ст. 10‑13). Свидетельствовать пред судиею правду — это не слова лести; таковы, напротив, слова: «многие годы справедливо судишь». Для чего же вы восстаете несправедливо? Смотри: они домогались несправедливого, а он искал правды; потому и сказал: «тем свободнее буду защищать мое дело». Заимствует доказательство и от времени: «многие годы», говорит, «справедливо судишь». А какую силу имело это доказательство? Великую: этим он показывает, что судия сам знает, что он не сделал ничего такого, в чем обвиняют его. Если бы он производил когда‑нибудь возмущение, то судия знал бы и это от него не укрылось бы. Обвинитель, не в состоянии будучи указать ни на что (из действий Павла) во Иерусалиме, смотри, что говорит: «между иудеями, живущими по вселенной»; прилагает ложь ко лжи. Потому Павел, в опровержение этого, говорит: «пришел для поклонения», и как бы так оправдывает себя: я слишком далек от того, чтобы производить возмущение. На этом справедливом положении, которое было так сильно, он останавливается, прибавляя: «ни в святилище, ни в синагогах, ни по городу», что и было справедливо. Тот называет (Павла) «возбудителем мятежа», как бы на сражении или в мятеже; а он, смотри, как кротко отвечает: «но в том признаюсь тебе, что по учению, которое они называют ересью, я действительно служу Богу отцов моих, веруя всему, написанному в законе и пророках, имея надежду на Бога, что будет воскресение мертвых, праведных и неправедных, чего и сами они ожидают» (ст. 14, 15).

2. Смотри: те представляли его противником (закону), а он в своем оправдании показывает себя преданным закону, и подтверждая сказанное присовокупляет: «посему и сам подвизаюсь всегда иметь непорочную совесть пред Богом и людьми. После многих лет я пришел, чтобы доставить милостыню народу моему и приношения. При сем нашли меня, очистившегося в храме не с народом и не с шумом.» (ст. 16‑18). Для чего ты возвратился? Для чего пришел? Помолиться, говорит, «чтобы доставить милостыню». Это дело не возмутителя. Потом указывает на их личность, и, не обращая на нее внимания, говорит: «это были некоторые Асийские Иудеи, которым надлежало бы предстать пред тебя и обвинять меня, если что имеют против меня. Или пусть сии самые скажут, какую нашли они во мне неправду, когда я стоял перед синедрионом, разве только то одно слово, которое громко произнес я, стоя между ними, что за учение о воскресении мертвых я ныне судим вами» (ст. 19‑21). Тем особенно и сильно оправдание, чтобы не убегать от обвинителей, но быть готову отвечать всем. «О воскресении мертвых», говорит, «я ныне судим вами». Не сказал ничего такого, о чем мог бы сказать по справедливости, т. е. что они клеветали, задержали его, строили ему ковы (все это говорится о них [писателем], а сам Павел, не смотря и на опасность, не говорит); но умалчивает, и только оправдывается, хотя мог бы сказать многое.

А что он пришел со столь большим отрядом, это сделало его известным и в Кесарии. «Нашли меня», говорит, «очистившегося в храме». Как же он осквернил ее? Невозможно было одному и тому же очищаться и молиться, и в то же время придти и осквернить. И то служит доказательством его справедливости, что он не многословен; это нравится и судии; мне кажется, что для него он и сокращает свои оправдания. Но обратимся к вышесказанному. Наперед долго говорил Тертулл; заметив, что он сокращает речь, он не сказал: послушай, как было дело, но: «чтобы много не утруждать тебя, прошу тебя выслушать нас кратко, со свойственным тебе снисхождением». Употребляет такое выражение, вероятно, из лести; впрочем, действительно, это знак скромности, когда кто, имея сказать многое, но не желая беспокоить (другого), говорит немного. «Найдя сего человека язвою общества, возбудителем мятежа», говорит, «который отважился даже осквернить храм» (в ц. сл. — пытался). Следовательно, не осквернил. Но не сделал ли он этого в другом месте? Нет; иначе (обвинитель) сказал бы; между тем он говорит только: «который отважился даже», а каким образом, не прибавляет. Так он преувеличивает все, что относилось к Павлу; а что касалось их, смотри, как уменьшает. «Мы взяли его», говорит, «и хотели судить его по нашему закону. Но тысяченачальник Лисий, придя, с великим насилием взял его из рук наших». Этим выражает, что им прискорбно было идти в чужое судилище и что они не беспокоили бы его, если бы тысяченачальник не принудил их к тому и не отнял у них этого мужа, что не следовало ему делать; обида была нанесена, говорит, нам; потому и суд над ним должен был производиться у нас. А что это так, видно из следующего: «с великим насилием». «Ты можешь сам, разобрав, узнать от него о всем». Не смеет прямо обвинить, потому что (Феликс) был человек снисходительный; но и не без цели делает такой переход. Желая опять показать, что он не лжет, предоставляет обвинять себя самому Павлу. «От него», говорит, «ты можешь сам, разобрав, узнать». Затем выступают и свидетели сказанного. «И Иудеи подтвердили, сказав, что это так». Обвинители сами и свидетельствуют и обвиняют. Но Павел отвечает: «зная, что ты многие годы справедливо судишь». Следовательно, он не иностранец, не чужой, не нововводитель, если уже много лет знает судию. Не напрасно прибавляет: «справедливо», но чтобы тот не смотрел ни на первосвященника, ни на народ, ни на обвинителя. Смотри, как он воздерживается от укоризны, хотя она и нужна была. «Веруя», говорит, «всему, написанному в законе». Этим выражает, что ни один человек, верующий в будущее воскресение, которое и они сами принимают, никогда не может сделать того (в чем обвиняют его). Не сказал, что они веруют в писания пророков (потому что они не веровали), но что он верует всему, а не они. Как же так? Долго было бы теперь говорить об этом. Столько высказал Павел, и не упомянул о Христе. Но словом: «веруя» он указывает и на Христа, а останавливается более на учении о воскресении, которое также и ими было принимаемо и отклоняло от него подозрения во всяком возмущении. Затем следует причина его прибытия. «Я пришел», говорит, «чтобы доставить милостыню народу моему и приношения», и притом, «после многих лет». Как же он мог возмущать тех, кому желая доставить милостыню совершил столь далекий путь? «Не с народом», говорит, «и не с шумом». Везде опровергает мысль о возмущении. Хорошо ссылается и на обвинителей из Азии, говоря: «это были некоторые Асийские Иудеи, которым надлежало бы предстать пред тебя и обвинять меня, если что имеют против меня». Так он был уверен в своей чистоте от возводимых на него обвинений, что сам вызывает обвинителей. Не отвергает обвинителей не только азийских, но и Иерусалимских; вызывает и этих, прибавляя: «или пусть сии самые скажут». С самого начала они восстали на него за то, что он проповедовал воскресение. Потому хорошо он указывает на это; доказав это, он легко мог перейти к учению и о Христе, о том, что Он воскрес. «Какую», говорит, «нашли они во мне неправду, когда я стоял перед синедрионом». «Перед синедрионом», говорит, выражая, что они ничего не нашли в нем, допрашивая его не наедине, но в большом собрании, и при тщательном исследовании.

3. А что это справедливо, свидетелями тому служат сами обвинители. Потому он и говорит: «посему и сам подвизаюсь всегда иметь непорочную совесть пред Богом и людьми». Совершенная добродетель бывает тогда, когда мы и людям не подаем повода (ко греху) и пред Богом стараемся быть безукоризненными. «Громко произнес я», говорит, «стоя между ними». Словом: «громко» показывает их насилие, и как бы так говорит: они не могут сказать: ты делал это под предлогом милостыни, — потому что я делал это «не с народом и не с шумом»; притом и при исследовании дела ничего более не найдено. Видишь ли кротость его в опасностях? Видишь ли язык благоглаголивый? Он старается оправданием своим только защитить себя, а не обвинять их, если не вынужден к тому необходимостью, подобно как и Христос говорил: «во Мне беса нет; но Я чту Отца Моего, а вы бесчестите Меня» (Ин. 8:49). Будем же подражать ему и мы, так как и он подражал Христу. Если он не говорил ничего оскорбительного тем, которые хотели погубить и умертвить его, то какого прощения достойны будем мы, которые во вражде и ссорах бываем подобны диким зверям, называем врагов наших злодеями, проклятыми? Простительно ли даже, что мы имеем врагов? Разве ты не знаешь, что воздающий честь (другому) воздает честь самому себе? А мы бесчестим самих себя. Ты обвиняешь другого, что он оскорбил тебя; но для чего сам подпадаешь обвинению? Для чего сам наносишь себе рану? Будь бесстрастен, будь неуязвим, — желая уязвить другого, не причиняй зла самому себе. Не довольно нам других душевных тревог, возбуждающихся без всякой причины, как то: неуместных пожеланий, огорчений, сетований и тому подобного; надобно еще умножить их новыми. Но как можно, скажешь, терпеть, когда меня оскорбляют? А как невозможно, скажи мне? Разве слова наносят нам раны? Или (делают) шрамы на теле? Какой же нам от них вред? Нет, если захотим, мы можем терпеть. Положим себе законом не оскорбляться, и перенесем. Скажем самим себе: это происходит не от вражды, а от слабости; и точно это происходит от слабости: когда нет мысли о вражде или злонамеренности, тогда оскорбляемый, хотя бы потерпел тысячи оскорблений, имеет желание удержаться. Если мы будем представлять только это, т. е. что это происходит от слабости, то перенесем все, оскорбителю простим и сами постараемся не предаваться тому же. После этого я спрошу всех вас присутствующих: можете ли вы, если захотите, быть так любомудрыми, чтобы терпеть оскорбления? Думаю, что скажете: да. Так, оскорбляющий наносит тебе оскорбления невольно и не по своему желанию, но по принуждению страсти; удержись же. Не видишь ли беснующихся? Как он (беснующийся) подвергается этому не столько от вражды, сколько от слабости, так и в нас огорчение происходит не столько от свойства оскорблений, сколько от нас самих. Почему, в самом деле, мы переносим те же самые оскорбления от беснующихся? Мы переносим также, когда оскорбляющее или наши друзья, или высшие. Не безрассудно ли в этих трех случаях, т. е. от друзей, от беснующихся и от высших переносить оскорбления, а от равных и низших не переносить? Я многократно говорил, что это лишь мгновенный порыв: воздержимся немного, и пройдет все. Чем более кто оскорбляет, тем более он слаб. Знаешь ли, когда надобно оскорбляться? Когда оскорбляемый нами молчит; тогда он силен, а мы слабы. Если же бывает напротив, то нужно даже радоваться; тогда ты достоин венца, достоин провозглашения. Не выходя на место борьбы, не подвергаясь неприятным действиям солнца, жара и пыли, не сходясь и не схватываясь с противником, но только пожелав, сидя или стоя, ты можешь получить великий венец, и не просто великий, но гораздо больший, чем те (борцы): не все ведь равно — низвергнуть противоборствующего врага, или притупить стрелы гнева. Ты победил не схватываясь с противником, низложил возбуждавшуюся в тебе страсть, умертвив свирепого зверя, обуздал неистовый порыв, как доблестный пастырь, тогда как предстояла тебе внутренняя брань, домашняя война. Как враги, обложившие город и осаждающие его извне, когда возбуждают в нем междоусобную брань, тогда и одерживают победу. Так и оскорбляющий, если не возбудит в нас самих страсти, не в состоянии будет преодолеть нас; если мы сами не воспламенимся, то он не будет иметь никакой силы. Пусть же искра гнева хранится в нас и воспламеняется лишь благовременно, не против нас самих, не для того, чтобы причинить нам множество зол. Не видите ли, как в домах огонь содержится в определенном месте, а не разбрасывается всюду, ни на сено, ни на одежды, и куда случится, чтобы он не воспламенился от дуновения ветра. Когда или служанка зажигает светильник, или повар разводит огонь, то строго им внушается, чтобы делали это не на ветру, не близ деревянных вещей и не в темноте; а когда наступает ночь, то мы тушим огонь, опасаясь, чтобы во время нашего сна, когда некому смотреть за ним, он как‑нибудь не разгорелся и не сжег всех. Точно также будем поступать и с гневом: пусть он не сопровождает все наши помыслы, но хранится в глубине души, чтобы не возбуждал его ветер от слов противника, но чтобы это возбуждение он получал от нас, а мы умели бы возбуждать его умеренно и безопасно. Когда он возбуждается извне, то не знает меры и может пожечь все; он часто может возбуждаться и во время нашего сна и пожечь все. Будем же воспламенять его в нас только для того, чтобы он светил, — ведь гнев издает свет, если он возбуждается, когда следует, — будем употреблять этот светильник против тех, которые обижают других, и против диавола. Пусть не везде полагается и не везде разбрасывается эта искра, но хранится у нас под пеплом; будем содержать ее в помыслах смиренных. Не всегда она бывает нам нужна, — только тогда, когда надобно что‑нибудь исправить и умягчить, когда надобно преодолеть упорство, или вразумить чью‑либо душу.

4. Сколько зла происходит от раздражения и гнева! И, что особенно тяжело, — когда мы находимся во вражде, то не хотим сами положить начало примирению, но ожидаем других; каждый стыдится придти к другому и примириться. Смотри, разойтись и разделиться не стыдится, напротив, сам полагает начало этому злу; а придти и соединить разделившееся стыдится, подобно тому, как если бы кто отрезать член не усумнился, а срастить его стыдился. Что скажешь на это, человек? Не сам ли ты нанес великую обиду и был причиною вражды? Справедливость требует, чтобы сам же ты первый пришел и примирился, как бывший причиною вражды. Но если (другой) обидел, и тот был причиною вражды? И в этом случае следует (начать примирение) тебе, чтобы тебе больше удивлялись, чтобы тебе иметь первенство как в одном, так и в другом: как не ты был причиною вражды, так не тебе быть и причиною ее продолжения; может быть и тот, сознав вину свою, устыдится и вразумится. Но он высокомерен? Тем более ты не медли придти к нему; он страдает двумя болезнями: гордостью и гневом. Сам ты высказал причину, почему ты первый должен придти к нему: ты здоров, ты можешь видеть, а он во тьме; таковы, именно, — гнев и гордость. Ты свободен от них и здоров; приди же к нему, как врач к больному. Говорит ли кто‑нибудь из врачей: такой‑то болен, поэтому я не пойду к нему? Напротив, тогда врачи и идут к больному, когда видят, что он сам не может к ним придти; о тех, которые могут (придти сами), они менее заботятся, как о больных неопасно, о лежащих же напротив. А не тяжелее ли всякой болезни гордость и гнев? Не подобны ли этот сильной горячке, а та — развившейся опухоли? Представь, каково страдать горячкою и опухолью. Иди же, угаси его огонь; ты можешь сделать это при помощи Божией; останови его опухоль, как бы примочкою. Но что, скажешь, если оттого самого он еще более возгордится? Тебе нет до этого нужды; ты сделаешь свое дело, а он пусть отвечает сам за себя; только бы нас не упрекала совесть, что это произошло от опущения с нашей стороны чего‑нибудь должного. «Если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напой его: ибо, делая сие, ты соберешь ему на голову горящие уголья» (Рим. 12:20). Впрочем, и при этом оно повелевает идти, примириться и благотворить врагу, не с тем, чтобы собрать на него горящие уголья, но чтобы он, зная это, исправился, чтобы трепетал и боялся этих благодеяний больше, чем вражды, и этих знаков любви больше, чем обид. Для враждующего не столько опасен враг, причиняющий ему зло, сколько благодетель, делающий ему добро, потому что злопамятный вредит хотя немного и себе и ему, а благодеющий собирает уголья огненные на главу его. Поэтому, скажешь, и не должно делать ему добра, чтобы не собрать на него угольев? Но разве ты хочешь собрать их на собственную голову? Это и происходит от памятозлобия. А что если я еще более усилю (вражду)? Нет; в этом виновен будешь не ты, а он, если он подобен зверю; если и тогда, как ты благодетельствуешь, оказываешь ему честь и желание примириться, он упорно будет продолжать вражду, то он сам на себя собирает огонь, сам сожигает свою голову; а ты нисколько не виновен. Не представляй себя человеколюбивее Бога; иначе испытаешь множество зол; или лучше, хотя бы ты и захотел, ты не можешь (достигнуть этого) нисколько. Как же? «Как небо выше земли», говорит (Господь), «так и мысли Мои выше мыслей ваших» (Ис. 55: 9); и еще: «если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более Отец ваш Небесный даст блага просящим у Него» (Мф. 7:11). Нет, это отговорка и предлог. Не будем же перетолковывать заповедей Божиих. А как, скажешь, мы перетолковываем их? Он сказал: «делая сие, ты соберешь ему на голову горящие уголья»; а ты говоришь: боюсь за врага, который жестоко оскорбил меня. Не так ли говоришь ты? Но для чего ты приобрел себе врага? Почему ты за оскорбителя боишься, а за себя не боишься? О, если бы ты заботился о самом себе! Не делай (добра врагу) с этою целью; или лучше, делай хотя с этою целью. Но ты не делаешь. Скажу тебе не то только, что соберешь на него горящие уголья, но и нечто другое большее, — только делай. Павел говорит все это только для того, чтобы побудить тебя прекратить вражду хотя надеждою на наказание (врага). Мы так жестоки, что не иначе хотели бы примириться с врагом, как в надежде (навлечь на него) какое‑нибудь наказание; потому он и дает нам, как бы какому зверю, эту приманку. Но апостолам (Господь) не сказал этого, а что? «Да будете сынами Отца вашего Небесного» (Мф. 5:45). С другой стороны и невозможно, чтобы благодетельствующий и получающий благодеяния остались врагами: потому (апостол) и дал такую заповедь. Для чего ты, любомудрствуя на словах, не соблюдаешь должного на деле? Хорошо, положим, что ты не насыщаешь (врага) для того, чтобы не собрать на него горящих угольев; следовательно, ты щадишь его? — любишь его? — благодетельствуешь с этою целью? Бог знает, точно ли с этою целью, как говоришь ты; может быть ты хитришь пред нами и играешь словами. Ты заботишься о враге? Боишься, чтобы он не подвергся наказанию? Следовательно, ты погасил свой гнев; кто питает такую любовь, что презирает собственную пользу для блага другого, тот не имеет вражды. Так мог бы ты сказать. Но доколе мы будем шутить в предметах нешуточных и непростительных? Потому увещеваю братство наше, возлюбленные Господом Богом и Спасителем нашим Иисусом Христом, прошу и умоляю вас, оставив эти предлоги, не будем невнимательными к законам Божиим (и непослушными Его заповедям), чтобы мы могли благоугодно Господу провести настоящую жизнь и получить обетованные блага, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

БЕСЕДА 51

«Выслушав это, Феликс отсрочил дело их, сказав: рассмотрю ваше дело, когда придет тысяченачальник Лисий, и я обстоятельно узнаю об этом учении. А Павла приказал сотнику стеречь, но не стеснять его и не запрещать никому из его близких служить ему или приходить к нему» (Деян. 24:22, 23).

Смелость Павловой речи. — Никто не может нам повредить кроме нас самих.

1. Смотри, какое искушение постигает (Павла), во‑первых, от многих, а во‑вторых, в течение долгого времени. Нельзя сказать, чтобы суд производился скоро. После того, как ритор упомянул о Лисие, сказав, что он силою взял (Павла), благовременно приведены (писателем) слова Феликса, о котором говорится: «Феликс отсрочил дело их, когда придет тысяченачальник Лисий, и я обстоятельно узнаю об этом учении», т. е. нарочито отложил дело, не имея нужды в исследовании, а только желая удалить иудеев. Отпустить (Павла) он не хотел из угождения им, а наказать его было невозможно, потому что было бы бессовестно. Потому он и отложил дело, сказав: «когда придет тысяченачальник Лисий, и я обстоятельно узнаю об этом учении. А Павла приказал сотнику стеречь, но не стеснять его и не запрещать никому из его близких служить ему или приходить к нему». «Не стеснять», говорит. Так и он находил его невинным. Почему же, находя его невинным, задерживает? Желая угодить (иудеям), а также надеясь взять деньги. Для того он и призывает к себе Павла. А что именно для этого он призывал его, видно из дальнейших слов писателя, который говорит: «через несколько дней Феликс, придя с Друзиллою, женою своею, Иудеянкою, призвал Павла, и слушал его о вере во Христа Иисуса. И как он говорил о правде, о воздержании и о будущем суде, то Феликс пришел в страх и отвечал: теперь пойди, а когда найду время, позову тебя. Притом же надеялся он, что Павел даст ему денег, чтобы отпустил его: посему часто призывал его и беседовал с ним» (ст. 24‑26). Смотри, как писатель держится истины. Феликс часто призывал его не потому, что удивлялся ему, или одобрял речи его, или хотел уверовать, но почему? «Надеялся он», говорит, «что Павел даст ему денег». Смотри, как он не скрывает здесь намерения судии; а этот, если бы признавал (Павла) виновным, не поступал бы так, не захотел бы слушать человека виновного и преступного. Между тем Павел, хотя говорил с начальником, но не сказал ничего такого, чем бы можно было преклонить его душу, но говорил то, что устрашило и потрясло его ум; беседовал с ним, говорит, «о правде, о воздержании и о будущем суде, то Феликс пришел в страх». Такова сила слов Павловых, что приводит правителя в страх. Затем он получает себе преемника, а Павла оставляет в узах, хотя и не следовало, а надлежало окончить дело; но он оставляет его так из угождения (иудеям). А эти были так настойчивы, что снова стали нападать, как не нападали ни на кого другого из апостолов, но, напав на них, потом отступали. Так (Богом) устроено было, чтобы Павел, имея дело с такими зверями, удалился из Иерусалима, куда, впрочем, они опять просят привести его на суд. Но и здесь Бог устроил так, что не дозволил этого правителю. Он, как недавно принявший власть, мог бы решиться угодить иудеям; но Бог не попустил. Прибыв (в Кесарию), иудеи стали бесстыдно возводить на него еще большие обвинения и, так как не могли обвинить его в делах против закона, то опять прибегают к своему обычному средству, указывают на кесаря, как они делали и в отношении ко Христу. Это видно из того, что Павел оправдывается в возводимых на него преступлениях против кесаря, как изъясняет (писатель), продолжая: «Но по прошествии двух лет на место Феликса поступил Порций Фест. Желая доставить удовольствие Иудеям, Феликс оставил Павла в узах.» (Деян. 24:27 смотрите продолжение в 25 главе).