Деяния апостолов | 11 глава

1(б). «Услышали Апостолы и братия, бывшие в Иудее, что и язычники приняли слово Божие. И когда Петр пришел в Иерусалим, обрезанные упрекали его, говоря: ты ходил к людям необрезанным и ел с ними» (Деян. 11: 1‑3). После того «обрезанные упрекали», а не апостолы. Что значит «упрекали»? Не мало соблазнялись, говорит (писатель). И смотри, что они возражают. Не говорят: для чего ты проповедовал им? — но: для чего ты вкушал пищу вместе с ними? Петр же не останавливается на этом холодном (замечании), — и поистине оно было холодное, — но (указывая) на то великое (дело), говорит: если и они получили Духа, то, как можно было не преподать им (крещения)? Почему же не было того с самарянами, но (было) противоположное? И не только не было до крещения, но и после крещения. И (верующие из иудеев) не негодовали на них, но, услышав, послали (Петра и Иоанна) для этого самого (Деян. 8:14, 15). Впрочем, и здесь они упрекают не за это, так как знали, что это было делом благодати Божией; но для чего, говорят, ты вкушал пищу вместе с ними? С другой стороны, великая и несравненная разница между самарянами и язычниками. Или он подвергся упреку по благоустроению (Божию), чтобы они научились, так как без нужды Петр и не сказал бы. Смотри, как он не горделив и не тщеславен. «Петр же начал», говорит (писатель), «пересказывать им по порядку, говоря: в городе Иоппии я молился» (ст. 4, 5). Не говорит, для чего или по какому случаю. «И в исступлении видел видение: сходил некоторый сосуд, как бы большое полотно, за четыре угла спускаемое с неба, и спустилось ко мне. Я посмотрел в него и, рассматривая, увидел четвероногих земных, зверей, пресмыкающихся и птиц небесных. И услышал я голос, говорящий мне: встань, Петр, заколи и ешь» (ст. 5‑7). Что он хочет сказать этим? Одно видение плащаницы, говорит, достаточно было для убеждения в этом; но к тому присоединен был и голос. «Я же сказал: нет, Господи, ничего скверного или нечистого никогда не входило в уста мои» (ст. 8). Видишь ли? Я сделал, говорит, свое дело; сказал, что я никогда не ел. Это против того, что говорили те: «ходил и ел с ними». Корнилию он не говорит этого, потому что не было нужды. «И отвечал мне голос вторично с неба: что Бог очистил, того ты не почитай нечистым. Это было трижды, и опять поднялось всё на небо. И вот, в тот самый час три человека стали перед домом, в котором я был, посланные из Кесарии ко мне» (ст. 9‑11). Говорит то, что было нужно, а о прочем умалчивает; или лучше, первым подтверждает и последнее. И смотри, как он оправдывается: он не хочет пользоваться достоинством учителя, знает, что чем смиреннее будет говорить, тем скорее успокоит их. «Нечистого никогда», говорит, «не входило в уста мои». Так предусмотрительно было все оправдание (его). «В тот самый час три человека стали перед домом, в котором я был, посланные из Кесарии ко мне. Дух сказал мне, чтобы я шел с ними, нимало не сомневаясь».

2. Видишь ли, что законоположение есть (дело) Духа? «Пошли со мною и сии шесть братьев». Что может быть смиреннее, когда Петр ссылается при этом и на свидетельство братий? «Пошли со мною и сии шесть братьев, и мы пришли в дом того человека. Он рассказал нам, как он видел в доме своем Ангела (святого), который стал и сказал ему: пошли в Иоппию людей и призови Симона, называемого Петром; он скажет тебе слова, которыми спасешься ты и весь дом твой» (ст. 12‑14). Не сказал того, что говорил ангел Корнилию: «молитвы твои и милостыни твои пришли на память пред Богом», чтобы не оскорбить их; но — то, что не заключало в себе ничего великого: «он скажет тебе слова, которыми спасешься ты и весь дом твой». Видишь ли, как он изъясняется поспешно по той причине, о которой я сказал выше? Не говорит ничего и о кротости того мужа. Итак, когда Дух посылал, Бог повелевал, там призывая чрез ангела, здесь побуждая, и разрешая сомнительность дела, тогда что должно было делать? Но он не говорит ничего этого, а указывает на последующее событие, которое и само по себе было несомненным свидетельством. Почему же, скажешь, не одно только оно было? От преизбытка (силы, бывшей) от Бога, чтобы явно было, что и начало (этого дела) не от апостола. Если бы он пошел сам собою, и ничего такого не было, то они весьма вознегодовали бы; поэтому он издалека располагает к себе мысли их и говорит им: «как и мы, получили Святаго Духа». И еще: «сошел на них Дух Святый, как и на нас вначале» (ст. 15). Не довольствуется и этим, но напоминает и об изречении Господа: «тогда вспомнил я слово Господа, как Он говорил: Иоанн крестил водою, а вы будете крещены Духом Святым» (ст. 16). Таким образом, здесь не случилось ничего нового, но то, о чем Он предсказал. Но, скажешь, не должно было крестить (их), потому что крещение уже совершилось, когда сошел на них Дух? Потому‑то он и не говорит: я повелел им наперед креститься; но что? — «кто может запретить креститься водою», — показывая этим, что он не сделал ничего сам собою. Итак, они получили то, что имеем и мы. «Итак», говорит, «если Бог дал им такой же дар, как и нам, уверовавшим в Господа Иисуса Христа, то кто же я, чтобы мог воспрепятствовать Богу?» (ст. 17) Чтобы сильнее заградить им уста, для того сказал: «дал им такой же дар». Видишь ли, как он утверждает, что внезапно уверовавшие получили не меньше их? «Бог дал им такой же дар, как и нам, уверовавшим в Господа Иисуса Христа»; следовательно, сам очистил их. И не говорит: «вам», но: «нам», чтобы смягчить и таким образом речь свою. Почему же вы негодуете, когда мы считаем их соучастниками (того же дара)? «Выслушав это, они успокоились и прославили Бога, говоря: видно, и язычникам дал Бог покаяние в жизнь» (ст. 18). Видишь ли, как все сделано речью Петра, обстоятельно рассказавшего о случившемся? Потому они и славили Бога, что Он и тем даровал покаяние: так они смирились от этих слов! Тогда‑то, наконец, открылась дверь (веры) язычникам. Но обратимся, если угодно, к вышесказанному. Не сказал (писатель), что изумился Петр, но: «обрезанные»; он знал, что совершается. И действительно, должно было удивляться тому, как и те уверовали. Они же не вознегодовали, когда услышали, что те уверовали; но когда (услышали, что) Бог даровал им Духа, когда Петр излагал свое видение и говорил: «Бог открыл, чтобы я не почитал ни одного человека скверным или нечистым». Так он еще прежде знал это. Поэтому он и приготовляет речь о язычниках, в которой показывает, что они уже не были язычниками, когда явилась (в них) вера. Таким образом, нисколько неудивительно, что они получили Духа прежде крещения; и с нами тоже случилось. Здесь Петр показывает, что они крестились не так, как прочие, но гораздо лучше. Поэтому вполне достигнуто было то, что они не могли ничего более сказать, но должны были признать тех, по крайней мере, в этом отношении себе равными. «Потом они просили его», говорит (писатель), «пробыть у них несколько дней». Видишь ли, как они недружелюбно приняли его? Видишь ли, какую они имели ревность о законе? Они не устыдились ни достоинства Петра, ни случившихся знамений, ни того великого события, что слово (евангельское) принято (язычниками); но о тех маловажных предметах «упрекали». Если бы ничего такого не было, то самого события (для них) было бы недостаточно. Впрочем, Петр оправдывается не так; он был благоразумен; или лучше, это были слова не его благоразумия, но Духа. Он в оправдании своем показывает, что отнюдь не он сам виновник всего, но Бог; и говорит им как бы так: Он сделал, что я пришел в исступление, а я просто «молился»; сосуд Он показал, а я возразил; потом опять Он сказал, а я и тогда не послушался; Дух повелел идти, а я, несмотря на то, пошел не поспешно; я сказал (Корнилию), что Бог послал, но и после этого сам не крестил, а опять Бог сделал все. Следовательно, Бог крестил их, а не я. И не сказал: после всего бывшего, не следовало ли, наконец, употребить воду? — но, как бы уже ничего более не оставалось, говорит: «кто же я, чтобы мог воспрепятствовать Богу?» Вот, каково его оправдание! Ведь не сказал: узнав об этом, успокойтесь, — но что? Принимает их нападение и оправдывается против их обвинения: «кто же я, чтобы мог», говорит, «воспрепятствовать Богу?» Пристыжает и сильно поражает их своим оправданием: я не мог, говорит, воспротивиться. Поэтому они затем, устрашившись, «успокоились и прославили Бога».

3. Так и нам должно славить Бога за блага, (получаемые) нашими ближними, а не завидовать, как завидуют многие из новокрещенных, когда видят других, по крещении вскоре отходящих (от этой жизни). Должно славить Бога и за то, что Он не дарует им продолжения жизни. А ты, если угодно, получил и больший дар; разумею то, что ты получил не только просвещение (крещением), — ведь это общее и для того, и для тебя, — но и потребное время для добрых дел. Тот облекся в одежду и (обновления) — и не успел насладиться ею; тебе даровал Бог большую возможность воспользоваться оружием, как должно, и таким образом испытывать его на деле. Тот отходит, получая награду только за веру свою; ты стоишь на поприще дел, имея возможность получить многие награды и явиться столько светлее его, сколько солнце (светлее) малейшей звезды, сколько военачальник — последнего воина, или лучше, сколько сам царь. Поэтому обвиняй самого себя, или лучше, не обвиняй, но постоянно исправляйся; недостаточно (только) обвинить себя; надобно возбудить себя к борьбе. Ты пал? Ты тяжко пострадал? Восстань, укрепись; ты еще на поприще; зрелище еще продолжается. Не видишь ли, как многие борцы, поверженные, снова возбуждали себя к борьбе? Только не падай добровольно. Ты ублажаешь отшедшего? Гораздо более ублажай себя самого. Тот получил прощение грехов? Но ты, если хочешь, не только омоешь грехи свои, а и будешь иметь добрые дела, что для того невозможно. Мы имеем возможность — восстановлять себя.

Велико врачевство покаяния; не отчаивайся. Тот поистине достоин отчаяния, кто сам отчаивается; он уже не имеет надежд спасения. Не столько страшно — впасть в глубину зол, сколько — впавши оставаться в ней; не столько нечестиво — впасть в глубину зол, сколько — впавши оставаться беспечным. Почему же, скажи мне, ты не заботишься о том, о чем особенно должен стараться? Ты пал, получив столько ран? Но нет никакой душевной раны неисцельной; на теле много таких ран, а в душе ни одной; и о тех мы непрестанно заботимся, а об этих нисколько не беспокоимся. Не видишь ли, в какое краткое время исправился разбойник (Лк. 23:41)? Не видишь ли, в какое краткое время мученики совершали все? Но теперь уже не время мучений? И теперь — время подвигов, если захотим, о чем я часто говорил. «Да и все», говорит (апостол), «желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы» (2 Тим. 3:12). Живущие благочестиво бывают постоянно гонимы, если не от людей, то от демонов; а это есть тягчайшее гонение. И еще прежде, от самой безопасности особенно терпят гонение (люди) беспечные. Или, думаешь, не великое гонение — быть в безопасности (от гонений)? Это есть тягчайшее из всех (гонений); это хуже самого гонения. Безопасность, как бы поток наводняющий, расслабляет душу; и что зной и холод, тоже гонение и безопасность. Но, чтобы ты полнее убедился, что она — хуже гонения, заметь следующее: она наводит сон на душу, производит великую невнимательность и беспечность, возбуждает всякого рода страсти, вооружает гордость, вооружает сластолюбие, вооружает гнев, зависть, тщеславие, ревность. Во время же гонения ничто подобное не может возмутиться: но страх, приблизившись, как бы каким бичом сильно ударив лающего пса, всем этим страстям не позволяет даже подать голоса. Во время гонения кто может тщеславиться? Кто предаваться сластолюбию? Никто; но (тогда бывает) великий страх и трепет, производящий великую тишину, ведущий к тихой пристани, соделывающий душу благоговейною. Я слыхал некогда от отцов наших, — впрочем, да не будет этого с нами, потому что нам заповедано не искать искушений (Мф. 6:13), — они говорили, что во время древних гонений можно было видеть мужей истинно христианских. Никто тогда не заботился об имуществе, никто — о жене, никто — о детях, никто — об отечестве: у всех была одна забота, чтобы спасти душу свою. Одни скрывались в гробницах и пещерах, другие — в пустынях. Не только мужи, но и нежные и слабые жены скрывались тогда, непрестанно претерпевая голод. Представь, могло ли родиться какое‑либо желание роскоши или сластолюбия у жены, скрывающейся в пещере, ожидающей служанки, которая должна была принести пищу, боящейся, чтобы не быть пойманною, и лежащей в гробнице, как бы в печи? Даже могла ли она подумать, что есть какая‑то роскошь, что вообще существует мир? Видишь ли, что теперь особенно и есть гонение, когда страсти отвсюду нападают на нас, как дикие звери. Теперь — тяжкое гонение, как поэтому, так и потому, что оно даже не считается гонением. Подлинно, и ту опасность представляет эта брань, что она считается миром, чтобы мы не вооружались против нее, чтобы не восставали; никто не боится (ее), никто не страшится. Если же не верите, то спросите язычников, которые гонят (христиан): когда обязанности христианские (пополнялись) точнее, когда все (были) благочестивыми? Не велико было тогда число их; но велико было богатство добродетели. Скажи мне, какая польза от того, что много сена, когда можно было бы иметь драгоценные камни? Не в многочисленности вся важность, но в превосходстве добродетели. Илия был один; но его не стоил мир (3 Цар. 19:14). Мир состоит из множества; но и множество не составляет ничего, когда не может сравниться даже с одним. «Лучше один праведник» творящий волю Господню, «нежели тысяча грешников» (Сир. 16:3). Тоже выражает и Премудрый, когда говорит: «не желай множества негодных детей» (Сир. 16:1). Такие (люди) подают повод к хуле на Бога более, нежели когда бы они не были христианами. Какая мне нужда во множестве? Только больше пищи для огня. Тоже можешь видеть и на теле: лучше умеренная пища, способствующая здоровью, нежели роскошная, причиняющая вред; та питает гораздо больше этой; та — пища, а эта — болезнь. Тоже может всякий видеть и на войне: лучше десять мужей опытных и храбрых, нежели тысячи неопытных: эти ничего не делают и даже препятствуют делающим. Тоже можно видеть и на корабле: лучше два опытных мореплавателя, нежели бесчисленное множество неопытных, — потому что эти потопят сам корабль.

4. Говорю это не потому, чтобы я был недоволен вашею многочисленностью, но, желая, чтобы все вы были отличными (по добродетелям) и не надеялись на множество. Гораздо многочисленнее идущие в геенну; но царствие (Божие) больше ее, хотя содержит немногих. Народ (израильский) был многочислен, как песок морской, но один спас его. Один был Моисей, а имел силу больше всех (Числ. 12:7); один был Иисус, но имел силу больше шести сот тысяч (Исх. 12:37). Не о том будем стараться, чтобы только были многие, но более о том, чтобы они были отличны (по добродетелям). Когда последнее будет достигнуто, тогда будет и первое. Никто, строя дом, не желает сделать его наперед просторным, но сначала крепким и благонадежным, а потом — и просторным; никто не полагает основания так, чтобы возбудить против себя насмешки. Сначала постараемся о последнем, а потом и о первом. Если есть последнее, то легко будет и первое; а если нет последнего, то первое, хотя бы и было, (не принесет) никакой пользы. Если есть могущие просиять в Церкви, то скоро будут и многие; если же нет первых, то и множество никогда не будет иметь превосходства.

Сколько, вы думаете, в нашем городе спасаемых? Тяжко то, что я намерен сказать; однако скажу. Из числа столь многих тысяч нельзя найти более ста спасаемых; но и в этих сомневаюсь. Какое, скажи мне, нечестие в юношах? Какое нерадение в старцах? Никто не заботится, как должно, о своем собственном сыне; никто не ревнует при виде старца подражать ему. Образцы для подражания утратились; оттого и юноши нисколько не достойны удивления. Не говори мне того, что мы составляем множество. Это свойственно людям холодным; пред людьми справедливо можно было бы говорить об этом, но пред Богом, Который не имеет нужды в нас, нельзя. А что это слова холодные и для них, послушай. Имеющий множество слуг, но слуг развратных, сколько потерпит неприятностей! Не имеющему у себя ни одного кажется неприятным то, что он остается без слуг; а имеющий негодных (слуг) и самого себя губит вместе с ними, и (терпит) больший вред. Гораздо тяжелее наказывать других и вести с ними ссору, чем служить самому себе. Говорю это для того, чтобы никто не удивлялся Церкви из‑за многочисленности, но чтобы мы старались сделать эту многочисленность отличною, чтобы каждый имел попечение о собственном своем члене, не о друзьях, не о родных, — как я всегда говорю, — и не о соседях: но чтобы привлекал (в Церковь) и посторонних. Например: совершается молитва, сидят холодно все, и юноши, и старцы, скорее изверги, нежели юноши, смеясь, хохоча, разговаривая, — и это ведь я слышал, — насмехаясь друг над другом, когда стоят на коленях; ты стоишь тут, юноша или старец, останови, когда видишь, укори сильнее не слушающего, пригласи диакона, пригрози, сделай свое дело; и если он осмелится сделать что‑нибудь против тебя, то, конечно, многие помогут тебе. Кто так неразумен, что, видя, как ты укоряешь за это, а те укоряются, не примет твоей стороны? Тогда ступай (домой), получив награду за молитву. В доме господина мы тех слуг считаем усерднейшими, которые не оставляют ни одного сосуда лежать в беспорядке. Скажи мне: если бы ты увидел дома серебряный сосуд, выброшенный вон, то хотя бы ты и не был обязан к тому, не взял ли бы его и не внес ли бы в дом? Если бы (увидел) одежду, брошенную в беспорядке, то, хотя бы ты не должен был заботиться о ней, хотя бы ты был врагом приставленного (к этому делу), но по расположению к господину не привел ли бы ее в порядок? Так и теперь. Это — сосуды; если видишь их лежащими в беспорядке, приведи в порядок; приди ко мне, я не откажусь; мне скажи, объяви; я не могу сам усмотреть всего; простите. Вы видите, какое зло господствует во вселенной. Не без причины я говорил, что мы — куча сена, беспорядочное море. Не говорю о том, что они делают, но о том, что приходящие (сюда) предаются такому сну, что и не исправляют этого. Опять вижу, как одни разговаривают стоя, когда совершается молитва, а другие, более скромные, не только когда совершается молитва, но и когда священник благословляет. О, дерзость! Когда же будет спасение? Как же мы умилостивим Бога? Если придешь на место игр, то увидишь всех благочинно составляющих хор, и — ничего нестройного. Как на лире, составленной разнообразно и вместе стройно, от благоустройства каждой из составных частей происходит один благозвучный тон, так точно и здесь из всех должно бы составляться одно стройное согласие. Мы составляем одну Церковь, стройно составленные члены одной Главы; все мы — одно тело; если один какой‑нибудь (член) будет оставлен в пренебрежении, то все (тело) пренебрегается и растлевается. Так бесчинством одного нарушается благочиние всех. То поистине страшно, что ты приходишь сюда не на место игр или пляски для забавы, и стоишь неблагочинно. Разве ты не знаешь, что стоишь вместе с ангелами? С ними поешь, с ними воссылаешь хвалы, — и стоя смеешься? Не удивительно ли, что удар молнии не ниспадает не только на них, но и нас? Действительно, это достойно удара молнии. Предстоит Царь, смотрит воинство; а ты пред их глазами стоя смеешься, или не удерживаешь смеющегося? Но доколе мы будем обличать? Доколе укорять? Не следовало ли бы таких, как заразу, как развратителей, как злодеев, развращенных и исполненных бесчисленного множества зол, изгнать из Церкви? Когда они станут воздерживаться от смеха, — они, смеющиеся в столь грозный час? Когда удержатся от пустословия разговаривающие во время благословения? Неужели они не стыдятся присутствующих? Неужели не боятся Бога? Для нас недостаточно и душевной невнимательности, не довольно и того, что, молясь, блуждаем (мыслями) повсюду; но мы привносим еще смех и великий хохот. Разве здесь зрелище? Впрочем, я думаю, это производят именно зрелища: они доставляют нам многих непокорных и бесчинных. Что здесь мы созидаем, то там разрушается; и не только этою, но и другими нечистотами они (там) неизбежно наполняются. И происходит тоже, как если бы кто захотел очистить поле, а вверху находящийся источник снова извергал бы на него грязь; одно очистишь, натечет опять другое. Тоже происходит и здесь. Всякий раз, как мы очистим приходящих с зрелищ и приносящих нечистоту, они, отправившись туда снова, получают еще большую нечистоту, как будто нарочито живя для того, чтобы причинять нам беспокойство, и приходят опять с великою грязью в нравах, в движениях, в словах, в смехе, в небрежности, Потом опять мы очищаем снова, как будто нарочито очищая для того, чтобы, отпустив их чистыми, снова увидеть покрытыми грязью. Поэтому предаю вас Богу. И вам, которые здоровы, отныне заповедаю, что на вас будет суд и осуждение, если кто, увидев бесчинствующего или разговаривающего, особенно в такое время, но остановит и не исправит. Это — лучше молитвы. Оставь свою молитву и сделай ему внушение; тогда и ему принесешь пользу, и сам будешь с прибылью. Таким образом и все мы будем в состоянии спастись и достигнуть царствия небесного, которого да сподобимся все мы, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

БЕСЕДА 25

«Между тем рассеявшиеся от гонения, бывшего после Стефана, прошли до Финикии и Кипра и Антиохии, никому не проповедуя слово, кроме Иудеев» (Деян. 11:19).

Отчего произошел голод. — Всякий грех очищается милостыней. — Виды милостыни.

1. Гонение не мало пользы принесло проповеди: «любящим Бога», говорит (апостол), «все содействует ко благу» (Рим. 8:28). Если бы они (враги) старались нарочито распространить Церковь, то сделали бы не что иное, как это; разумею рассеяние учителей. И смотри, куда простерлась проповедь. «Прошли», говорит (писатель), «до Финикии и Кипра и Антиохии, никому не проповедуя слово, кроме Иудеев». Видишь ли, как все касательно Корнилия было сделано предусмотрительно? А это служит и к оправданно Христа, и к обвинению иудеев. Когда Стефан был убит, когда Павел дважды находился в опасности, когда апостолы подверглись бичеванию, когда они часто были изгоняемы, — тогда уже были приняты язычники, тогда — самаряне. Об этом и Павел возвещает, когда говорит: «тогда Павел и Варнава с дерзновением сказали: вам первым надлежало быть проповедану слову Божию, но как вы отвергаете его и сами себя делаете недостойными вечной жизни, то вот, мы обращаемся к язычникам» (Деян. 13: 46). Таким образом они путешествовали, беседуя и с язычниками. «Были же некоторые из них Кипряне и Киринейцы, которые, придя в Антиохию, говорили Еллинам, благовествуя Господа Иисуса. И была рука Господня с ними, и великое число, уверовав, обратилось к Господу» (ст. 20, 21). Смотри, они проповедуют эллинам. Поэтому вероятно, что они умели (говорить) по‑эллински, и что в Антиохии было много таких. «И была», говорит (писатель), «рука Господня с ними», т. е., они творили знамения. Видишь ли, для чего и теперь нужны были знамения? Для того, чтобы они уверовали. «Дошел слух о сем до церкви Иерусалимской, и поручили Варнаве идти в Антиохию» (ст. 22). Для чего же в такой город, уже принявший проповедь, не отправились сами (апостолы), а посылают Варнаву? Ради иудеев. Впрочем, с немалою предусмотрительностью это устраивается, и для того, чтобы таким образом прибыл сюда Павел; не напрасно, но по великому устроению (Божию) отвращаются от него (иудеи), чтобы этот голос проповеди, эта труба небесная не ограничилась Иерусалимом. Видел ли ты, как Христос всегда обращал саму злобу их во благо, по Своей воле, и нерасположенность их к Павлу (употребил) к созданию Церкви из язычников? Но обрати также внимание и на этого святого, т. е. Варнаву, как он не заботился о себе, но отправился в Тарс. «Он, прибыв и увидев благодать Божию, возрадовался и убеждал всех держаться Господа искренним сердцем; ибо он был муж добрый и исполненный Духа Святаго и веры. И приложилось довольно народа к Господу. Потом Варнава пошел в Тарс искать Савла и, найдя его, привел в Антиохию» (ст. 23‑25). Он был муж весьма добродетельный, кроткий и дружен с Павлом. Потому он и пришел к этому атлету, к этому военачальнику, к этому единоборцу, к этому льву. Не знаю, что еще сказать. Что я ни сказал бы, скажу меньше достоинства Павлова. Пришел к этому ловчему псу, одолевающему львов, к этому крепкому волу (1 Кор. 9:9; 1 Тим. 5:18), к этой лампаде светлой, к этим устам, достаточным для всей вселенной. Подлинно потому в Антиохии (верующие) стали называться христианами, что Павел пребыл в ней столько времени. «Целый год собирались они в церкви и учили немалое число людей, и ученики в Антиохии в первый раз стали называться Христианами» (ст. 26). Не малая похвала городу. Действительно, можно утверждать пред всеми, что он прежде всех прочих (городов) столько времени наслаждался теми устами, и оттого в нем прежде всех (верующие) удостоились этого названия. Видишь ли, на какую высоту он вознес, и каким славным сделал этот город? Это — заслуга Павла. Там, где уверовали три тысячи, где — пять тысяч, где — такое множество, не было ничего подобного, но назывались еще только «последующих» (Деян. 9:2); а здесь стали называться христианами. «В те дни пришли из Иерусалима в Антиохию пророки» (ст. 27). Так как здесь надлежало произрасти и плоду милостыни, то с пользою устрояется, что (сюда) пришли пророки. Но заметь, прошу: и здесь никто из известнейших (апостолов) не был учителем; они имели учителями кипрян и киринейцев и Павла, — хотя он и превосходил их, — подобно как Павел (имел учителями) Варнаву и Ананию, и, однако, оттого он нисколько не был меньше их, к тому же у него был (учителем) сам Христос. «И один из них, по имени Агав, встав, предвозвестил Духом, что по всей вселенной будет великий голод, который и был при кесаре Клавдии» (ст. 28). Не напрасно здесь предвещается, что будет великий голод, который и случился, как о нем было предсказано. Чтобы некоторые не подумали, будто голод был потому, что появилось христианство, что отступили демоны, Дух Святый предсказывает, что имело случиться, подобно тому, как и Христос предсказал многое, что и случилось.

Таким образом не потому это случилось, что так должно было случиться от начала, но за то зло, которое сделано было апостолам; когда начали делать его, то Бог долготерпел; а когда стали упорствовать, то наступает голод, угрожавший иудеям будущими бедствиями. Но, если он был для них, то для прочих ему и по наступлении надлежало прекратиться. Какое, в самом деле, зло сделали эллины, чтобы и им, не сделавшим никакого зла (апостолам), подвергаться тем же бедствиями? Если же не для иудеев, то и сами (христиане) могли еще более явить свои добродетели, потому что (иудеи) делали свое дело — убивали, терзали, мучили, повсюду гнали (их). И смотри, — когда наступает голод: когда уже приняты были и язычники.

2. Но, скажешь, если (голод был) за злодеяния (иудеев), то христианам следовало бы быть изъятыми от него? Почему же, скажи мне? Не сказал ли еще прежде им Христос: «в мире будете иметь скорбь» (Ин. 16:33)? А ты, говоря это, может быть и то прибавишь, что им не следовало и подвергаться бичеванию? Но посмотри: для них и голод послужил во спасение, подал повод к милостыне, сделался виновником многих благ, как он был бы и для вас, если бы вы захотели: но вы не хотели. Предсказывается о нем для того, чтобы они приготовились к милостыне, потому что бывшие в Иерусалиме тяжко страдали; а до того времени у них не было голода. И посылаются Варнава и Павел — послужить им. «Тогда ученики положили, каждый по достатку своему» (ст. 29). Видишь ли, как они, лишь только уверовали, уже приносят и плоды, не для своих только, но и для отдаленных? Здесь, кажется мне, говорится о том же, о чем в другом месте Павел говорит так: «подали мне и Варнаве руку общения, только чтобы мы помнили нищих» (Гал. 2: 9, 10). Такую‑то пользу принес голод! И смотри: они и при этой скорби не предаются плачу и слезам, как мы, но принимаются за великое и доброе дело; они продолжали проповедовать слово еще с большей смелостью. И не сказали: мы, киринейцы и кипряне, пришли в такой славный и великий город; но, надеясь на благодать Божию, эти приступили к учению, а те не возгнушались чему‑нибудь научиться от них. Смотри, как все совершается мало‑помалу, проповедь распространяется, находящееся в Иерусалиме заботятся одинаково о всех, как бы считая всю вселенную одним домом. Услышали они, что Самария приняла слово, и послали туда Петра и Иоанна; услышали о происходившем в Антиохии, и посылают туда Варнаву. Велико было расстояние (от Иерусалима), и апостолам еще не следовало отлучаться оттуда, чтобы не сочли их за беглецов, убегающих от своих. Отлучаются же (они оттуда) по необходимости уже тогда, когда, наконец, иудеи оказались неисцельными, когда уже настала война и можно было погибнуть, когда произнесен был приговор (на Иерусалим); а доколе Павел не прибыл в Рим, дотоле они были там. Впрочем, они удаляются не потому, чтобы боялись войны; как (могли бояться этого) те, которые шли к (людям), имевшим вести с ними брань? Притом, война началась уже по смерти апостолов. и исполнилось сказанное об иудеях: «но приближается на них гнев до конца» (1 Фес. 2:16). Так, чем они были уничиженнее, тем более сияла благодать, чрез малых совершая великое! Но обратимся к вышесказанному. «Убеждал всех», говорит (писатель), «держаться Господа: ибо он был муж добрый» (αγαθός). Мне кажется, «добрый» означает здесь простого, непритворного, весьма ревнующего о спасении ближних. И не только он был «муж добрый», но и «исполненный Духа Святаго и веры». Поэтому он «и убеждал всех держаться Господа искренним сердцем», т. е., с прославлением и хвалою (Господу). И смотри, как этот город, как бы тучная земля, принял слово и явил великий плод. Для чего же Варнава извел Павла из Тарса и привел сюда? Не напрасно, но потому, что здесь были и хорошие надежды, и обширный город, и великое множество (народа). Видел ли ты, как все совершает благодать, а не Павел, — как дело началось с малого, а когда стало известным, тогда они посылают Варнаву? И почему не послали его прежде? Потому что имели великое попечение о своих делах и не хотели, чтобы иудеи обвиняли их за то, что они принимали язычников; ведь когда неизбежно нужно было им соединиться (с язычниками), между ними было некоторое негодование, для предотвращения которого произошло бывшее с Корнилием. Тогда уже и говорят: «к язычникам, а им к обрезанным» (Гал. 2:9). И смотри, как благовременно нужда от голода произвела общение (чрез милостыню), посланную от язычников к бывшим во Иерусалиме; эти принимают посланное от тех; и те не так, как мы, встречающие несчастья со слезами, — не поступали так, но переносили с великим благодушием, как находившиеся вдали от гонителей и жившие между людьми, не боявшимися иудеев, — что также не мало к тому способствовало. Но отходили и в Кипр, где была большая безопасность и большее спокойствие. «Никому не проповедуя слово», говорит (писатель), «кроме Иудеев». Делали это не по страху человеческому, который считали за ничто, а желая соблюсти закон и еще снисходя к ним. «Прошли до Финикии и Кипра и Антиохии». Эти не слишком заботились об иудеях. «Придя в Антиохию, говорили Еллинам, благовествуя Господа Иисуса». Может быть потому, что они не умели (говорить) по‑еврейски, называли их эллинами. «Он (Варнава), прибыв», говорит (писатель), «и увидев благодать Божию», а не старание человеческое, «и убеждал всех держаться Господа искренним сердцем». Похвалив и одобрив народ, он, вероятно, обратил этим еще больше. И почему они не пишут к Павлу, а посылают Варнаву? Они еще не знали добродетели этого мужа; потому и устрояется так, что отправляется один только Варнава. А так как (там) было множество народа, и никто не препятствовал, то вера произрастала благоуспешно, а в особенности потому, что там не терпели никакого искушения, и что проповедовал Павел, уже не подвергаясь необходимости обращаться в бегство. Хорошо и то, что не они сами предсказывают о голоде, а пророки, чтобы (иначе) не показаться каким‑либо образом тягостными. И достойно удивления, как антиохийцы не негодовали на то, что были как бы презрены (апостолами), но довольствовались своими учителями. Так все они пламенели к слову (евангельскому)! Они даже не ожидали, чтобы наступил голод, но прежде него послали, «каждый по достатку своему».

3. И смотри: от апостолов другим вверяется это (попечение о бедных), а здесь — Павлу и Варнаве. Не с малою предусмотрительностью сделано было и это; тогда было начало (Церкви христианской) и притом нужно было остерегаться соблазна. А теперь никто не делает этого, хотя и теперь голод — тяжелее тогдашнего. Не все ведь равно — переносить несчастье всем вместе, или, между тем как все живут в изобилии, беднейшим терпеть голод. Тогда был только голод, и сами подававшие (были) бедны, — «ученики положили, каждый по достатку своему», говорит (писатель), — а теперь сугубый голод, хотя и изобилие сугубое, голод тяжкий, голод не слышания слова Господня, но насыщения посредством милостыни. Тогда получали утешение и иудейские бедные, и антиохийцы, подавшие помощь, и последние больше первых; а теперь и мы, и бедные терпим голод, они — нуждаясь в необходимой пище, а мы — лишаясь милости Божией. Не может быть ничего необходимее такого насыщения. Здесь не бывает зла, происходящего от пресыщения; здесь избыток пищи не выходит вон. Нет ничего прекраснее, нет ничего здоровее души, питаемой таким образом; она выше всякой болезни, всякого голода, всякого нездоровья и недуга; никто не может коснуться ее, но как адамантовому телу не может повредить ни железо, ни что другое, так и души, огражденной милостынью, совершенно ничто не может коснуться. Скажи мне, что может когда‑либо овладеть ею? Бедность ли? Нет; (милостыня) хранится в царской сокровищнице. Вор и разбойник? Но под ее стены никто не может подкопаться. Червь? Но это сокровище выше и такого зла. Зависть и ненависть? Но не овладевается и ими. Клеветы и наветы? Не могут и они, потому что это сокровище неприступно. Но несправедливо было бы показать только эти свойства милостыни, и не (показать) противоположных. Она не только свободна от зависти, но и сопровождается великим благословением даже от не испытавших ее благодеяний. Как жестокие и бесчеловечные бывают ненавистны не только тем, которые обижены ими, но и тем, которые ничего не потерпели от них, а только сострадают обиженным и осуждают обижающих, так и сделавших много прекрасного хвалят не только те, которые облагодетельствованы ими, но и те, которые ничего не получили от них. Но что я говорю: свободна от зависти, клеветников, воров и разбойников? Не это только в ней хорошо, но еще и то, что она не уменьшается сама в себе, а всегда возрастает и умножается. Что было гнуснее Навуходоносора? Что безобразнее, что преступнее его? Он был человек нечестивый; видел множество знамений и чудес и не захотел раскаяться, но вверг в печь рабов Божиих, хотя после того и поклонился (Богу). А что говорит ему пророк? Царь, да будет благоугоден тебе совет мой: искупи грехи твои правдою и беззакония твои милосердием к бедным; вот чем может продлиться мир твой» (Дан. 4:24). Сказал так не потому, чтобы сомневался, — он ведь был совершенно уверен в том, — но, желая возбудить в нем больший страх и сильнее (показать) необходимость сделать это. Если бы он сказал утвердительно, то тот сделался бы еще более нерадивым. Так и мы тогда скорее всего побуждаем кого‑нибудь, когда говорим: попроси такого‑то, и не прибавляем, что он непременно выслушает, но говорим: может быть, он выслушает; большее опасение, происходящее от сомнения, производит и большее побуждение. Поэтому и пророк не высказал этого ясно. Но что ты говоришь? Неужели таким преступлениям будет прощение? Да.

Нет греха, которого бы не могла очистить, которого бы не могла истребить милостыня; всякий грех ниже ее; она есть врачевство, пригодное ко всякой ране. Что хуже мытаря? Он способен на всякое нечестие; но и это все нечестие Закхей очистил (Лк. 19:8, 9). Смотри, как и Христос внушает это тем, что установил: «имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали» (Ин. 12:6). И Павел говорит: «только чтобы мы помнили нищих» (Гал. 2:10). И везде в Писаниях много говорится об этом предмете. Так, (Премудрый) говорит: «богатством своим человек выкупает жизнь свою» (Притч. 13:8). И Христос: «если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и приходи и следуй за Мною» (Мф. 19:21). В этом, подлинно, состоит совершенство. Милостыня же совершается не только деньгами, но и делами. Так, например, можно ходатайствовать, можно подать руку помощи; часто в делах ходатайство помогало даже больше денег.

4. Итак, приведем в действие в настоящем случае все роды милостыни. Можешь деньгами? Не медли. Можешь ходатайством? Не говори, что у тебя нет денег; это ничего; и то значит весьма много, будь так расположен, как бы ты подавал деньги. Можешь услугою? Сделай и это. Например: ты врач по званию? Позаботься о больных; и это много значит. Можешь советом? Это — гораздо важнее всего; совет тем лучше и выше всего, чем большую он приносит пользу: им ты избавляешь не от голода, но от лютой смерти. Им и апостолы были особенно богаты; поэтому раздачу денег они вверили низшим, а сами пребывали в служении слову (Деян. 6:1‑4). Или, думаешь ты, не велика будет милостыня, если душу, предавшуюся унынию, находящуюся в крайней опасности, одержимую пламенем (страсти), можешь освободить от этой болезни? Например, ты видишь друга одержимого сребролюбием? Окажи милость этому человеку. Он хочет удавиться? Угаси пламень его. А что если он не послушается? Ты делай свое дело и не ленись. Видишь его связанного узами (сребролюбие ведь — поистине узы)? Приди к нему, посети его, утешь, постарайся освободить от уз. Если он не согласится, сам будет виноват. Видишь нагого и странника (поистине наг и странник для небес не пекущийся о добродетельной жизни)? Возьми его в дом свой, одень в одежды добродетели, сделай гражданином неба. А что, скажешь, если я сам наг? Одень наперед себя самого; если знаешь, что ты наг, то, конечно, знаешь и то, что ты должен одеться. Если только ты знаешь свойства этой наготы, то легко можешь узнать и свойственное ей одеяние. Как многие женщины носят шелковые одежды, и поистине обнажены от одежд добродетели! Таких пусть одевают мужья. Но они не принимают этих одежд, а хотят тех? Сделай сначала так: возбуди в них желание этих одежд, покажи, что они наги, беседуй о будущем суде, скажи, что там нужны будут нам другие (одежды), а не те (шелковые). Если позволите мне, то и я покажу эту наготу. Нагой, во время стужи, цепенеет, дрожит, стоит скорчившись и поджавши руки, а во время жара не делает этого. Если теперь я покажу, что и богатые мужи и богатые жены тем более бывают наги, чем более одеваются, то не гневайтесь. Скажи мне: когда мы рассуждаем о геенне и тех мучениях, не больше ли цепенеют и дрожат эти, нежели те — нагие? Не вздыхают ли они тяжко и не осуждают ли самих себя? Когда они приходят к кому‑нибудь и говорят: помолись обо мне, не то же ли самое говорят они, что и те? Впрочем, теперь, что бы мы ни говорили, эта нагота не будет видна вполне; она будет видна там. Как и каким образом? Когда эти шелковые одежды и драгоценные камни погибнут и в одних только одеждах добродетели и порока явятся все; когда бедные будут облечены великою славою, а богатые в наготе и безобразии будут влечены на мучения. Кто был изнеженнее того богача, облекавшегося в порфиру? Кто беднее Лазаря? А кто из них говорил подобно нищим? И кто наслаждался блаженством (Лк. 16:19‑25)? Скажи мне: если бы кто украсил дом свой множеством покрывал, а сам сидел внутри его нагим, какая была бы польза? Так бывает и с женами. Дом души, т. е. тело, одевают множеством украшений; а госпожа дома сидит внутри нагая. Откройте, прошу, душевные очи, и я покажу вам душевную наготу. Что такое одежда души? Ясно, что — добродетель. А что нагота? Порок. Как если обнажить кого‑нибудь из свободных, то он стыдится, стесняется и убегает, так точно и душа, не имеющая этой одежды, когда мы хотим взглянуть на нее, стыдится. И теперь, думаешь, многие не стыдятся ли и не удаляются ли в самую глубину, как бы ища какого покрывала и занавеса, чтобы не слышать этих слов? А другие, ничего не сознавая за собою, веселятся, радуются, утешаются и восхищаются сказанным. Послушай о блаженной Фекле. Она для того, чтобы увидеть Павла, отдала свое золото; а ты не отдаешь и обола, чтобы увидеть Христа; удивляешься поступкам ее, но не подражаешь ей. Не слышишь ли, как слово (Божие) ублажает милостивых? «Блаженны милостивые», говорит, «ибо они помилованы будут» (Мф. 5:7). Какая польза от драгоценных одежд? Доколе мы будем пристрастны к этому украшению? Будем одеваться славою Христовою, будем облекаться тою красотою, чтобы нам и здесь получить похвалу, и там сподобиться вечных благ, — по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.