1 послание Коринфянам | 9 глава

БЕСЕДА 21

«Не Апостол ли я? Не свободен ли я? Не видел ли я Иисуса Христа, Господа нашего? Не мое ли дело вы в Господе?» (1 Кор. 9:1).

Почему Павел восхваляет себя. — Мудрость Павла. — Против сребролюбцев. — Нужно щедро подавать милостыню. — Употребление церковного достояния на нужды бедных.

1. Выраженного в словах: «если пища соблазняет брата моего, не буду есть мяса вовек», (апостол) еще не сделал, а только изъявил готовность сделать это, если потребует нужда. Потому, чтобы кто‑нибудь не сказал: «ты только хвалишься, показываешь любомудрие на словах и обещаешь, — что легко и для меня и для всякого другого, — если же говоришь от души, то покажи на деле, от чего ты отказался, чтобы не соблазнить брата», он находит нужным объяснить это и показать, как он воздерживался даже от позволенного, чтобы не соблазнить кого‑нибудь, тогда как никакой закон не принуждал его к тому. Не то только удивительно, — хотя и это само по себе удивительно, — что он воздерживался от позволенного, лишь бы не соблазнить, но и то, что воздерживался с великим трудом и среди опасностей. Для чего, говорит, толковать об идольских жертвах? Христос заповедал проповедникам евангелия получать содержание от поучаемых, но я не делал и этого, а решился, в случае нужды, мучиться голодом и подвергнуться самой тяжкой смерти, только бы ничего не брать от поучаемых, не потому, чтобы они соблазнялись, если бы я взял что‑нибудь, но чтобы они назидались, что гораздо важнее. И свидетелями этого представляет их самих, у которых он работал, терпел голод, получал пропитание от других и находился в стеснительном положении, чтобы не соблазнить их, хотя они напрасно стали бы соблазняться, потому что это было бы дело законное: так много он щадил их! Если же он сам поступал выше закона, чтобы не подать повода к соблазну, и воздерживался от позволенного в назидание другим, то чего достойны они, не воздерживаясь от идольских жертв, тогда как много от того погибают, и притом тогда, как и без соблазна следовало бы воздерживаться потому, что это бесовская трапеза? Вот главное содержание следующих многих стихов. Но надобно возвратиться к ранее предложенному, потому что, как я сказал, он изложил это не совсем ясно и высказал не вдруг, а начал издалека. «Не апостол ли я?» — говорит он, — так как, кроме сказанного, и то немаловажно, что это делал Павел. Чтобы (коринфяне) не сказали, что можно есть идоложертвенное, оградив себя крестным знамением, он сначала не опровергает этого и говорит, что, хотя бы и можно было, не должно делать для избежания соблазна братий: а потом показывает, что и не можно. Первое доказывает собственным примером; и намереваясь говорить о том, что ничего не брал от них, не вдруг высказывает это, а говорит прежде о своем достоинстве: «не Апостол ли я? Не свободен ли я?» Чтобы они не сказали: если ты не брал, то не брал потому, что нельзя было брать, — для этого он сперва излагает причины, по которым справедливо мог брать, если бы хотел.

Далее, чтобы не подумали, что он говорит это в укоризну спутникам Петра, которые брали, доказывает наперед, что им можно было брать. Потом, чтобы не сказали: Петру можно было брать, а тебе нельзя, — предупреждает это похвалами самому себе. Видя, что ему предстоит необходимость хвалить самого себя, — а таким образом и можно было исправить коринфян, — и не желая говорить о себе много, смотри, как мудро он исполняет то и другое, похваляя себя не столько, сколько сознавал в себе, но сколько требовало настоящее дело. Он мог бы сказать: мне преимущественно пред всеми следует брать и более других, потому что я более их потрудился; но не указывает на такое свое преимущество, а говорит только о том, чем и другие отличались и почему они имели право брать: «не Апостол ли я?», говорит, «Не свободен ли я?», т. е. не имею ли я власти над собою? Разве кто имеет власть останавливать меня или запрещать мне брать? Правда, другие имели то преимущество, что они были со Христом: но, говорит, и я не лишен этого: «не видел ли я Иисуса Христа, Господа нашего?» «А после всех», говорит он (в другом месте), «явился и мне, как некоему извергу» (1 Кор. 15:8). А это также немаловажно. «Ибо многие», сказал (Господь), «пророки и праведники желали видеть, что вы видите, и не видели» (Мф. 13:17). И еще: «придут дни, когда пожелаете видеть хотя один из дней» сих (Лк. 17:22). Положим, что ты апостол, свободен и видел Христа: но что если ты не совершил апостольского дела, за которое имел бы право брать? В ответ на это он и присовокупляет: «Не мое ли дело вы в Господе?» Это весьма важно; без этого и другие преимущества не принесли бы никакой пользы. И Иуда был апостол, и свободен, и видел Христа; но так как он не совершил дела апостольского, то не получил от всего этого никакой пользы. Потому он говорит и об этом и свидетелями представляет их самих. А так как он сказал здесь нечто великое, то, смотри, как определяет это словом: в Господе, т. е. вы — дело Божие, а не мое. «Если для других я не Апостол, то для вас [Апостол]» (ст. 2).

2. Видишь ли, как он не говорит лишнего? Он мог бы указать на вселенную, на народы варварские, на землю и море: но не высказывает ничего такого, а говорит относительно к ним и побеждает тем сильнее. Какая мне нужда, говорит, распространяться слишком много, когда и этого достаточно для настоящего предмета? Я не говорю о подвигах, совершенных мной у других, а о тех, которых вы сами свидетели: потому, если не от других, то от вас особенно мне можно было брать. Но от кого особенно следовало мне брать, — ведь я был вашим учителем, — и от тех я не брал. «Если для других я не Апостол, то для вас [Апостол]»: опять говорит относительно. Он был апостолом вселенной; но я не говорю об этом, продолжает он, не спорю, не настаиваю, а упоминаю о том, что к вам относится. «Ибо печать моего апостольства — вы», т. е. доказательство. Кто хочет убедиться, говорит, в моем апостольстве, тому я указываю на вас. Все, свойственное апостолу, я сделал у вас и ничего не упустил. То же он изъясняет во втором послании: «хотя я и ничто. Признаки Апостола оказались перед вами всяким терпением, знамениями, чудесами и силами. Ибо чего у вас недостает перед прочими церквами» (2 Кор. 12:11‑13)? Потому и говорит: «печать моего апостольства — вы». У вас я и показывал знамения, и учил словом, и подвергался опасностям, и проводил безукоризненную жизнь. Все это можно видеть в двух его посланиях к ним, в которых он со всей точностью изъясняет каждый из этих подвигов. «Вот мое защищение против осуждающих меня» (ст. 3). Что значит: «вот мое защищение против осуждающих меня»? Для тех, которые хотят знать, почему я апостол, или обвиняют меня, будто я беру деньги, или спрашивают о причине, почему не беру, или стараются доказать, что я не апостол, доказательством и оправданием моим служит ваше научение и то, что я намерен сказать. Что же это такое? «Или мы не имеем власти есть и пить? Или не имеем власти иметь спутницею сестру жену?» (ст. 4‑5). Как же это может служить оправданием? Когда известно, что я воздерживаюсь даже от позволенного, то несправедливо было бы подозревать меня, будто я обманываю, или делаю что‑нибудь за деньги. Таким образом и сказанное прежде, и преподанное вам учение, и сказанное теперь достаточно к моему оправданию пред вами, и против всех, осуждающих меня, я неизменно утверждаю как вышесказанное, так и следующее: «или мы не имеем власти есть и пить? Или не имеем власти иметь спутницею сестру жену?» Но несмотря на то, что имею власть, я воздерживаюсь. Неужели же он ни ел, ни пил? Действительно, часто ни ел, ни пил. «В голоде», говорит, «и жажде, на стуже и в наготе» мы были (2 Кор. 11:27). Впрочем, здесь он не то разумеет, а что? Мы не едим и не пьем на счет учеников, хотя и имеем право брать от них. «Или не имеем власти иметь спутницею сестру жену, как и прочие Апостолы, и братья Господни, и Кифа?» Видишь ли мудрость его? Верховного (апостола) он поставляет после; самое сильное доказательство помещает на конце, потому что указание на других, делающих это, не было бы так разительно, как указание на первого (апостола), которому вверены ключи царствия небесного. Впрочем, он указывает не на него одного, а на всех, и как бы так говорит: посмотришь ли на низших, или на высших, все они служат примером. Братия Господа, оставившие прежнее неверие, были также достославны, хотя и не равнялись с апостолами; потому он и поставляет их в средине, помещая главных прежде и после них. «Или один я и Варнава не имеем власти не работать?» (ст. 6). Видишь ли, как душа его смиренномудра и чиста от всякой зависти, как он не умалчивает о том, кто участвовал в трудах его? Если все прочее у нас с ними общее, то почему и этому не быть общим? И те и мы — апостолы, и свободны, и видели Христа, и совершили, что следует апостолам; потому и мы имеем право жить без трудов и получать содержание от учеников. «Какой воин служит когда‑либо на своем содержании?» (ст. 7). Приведя сильнейшее доказательство — пример апостолов — на то, что можно делать это, он теперь, по своему обыкновению, обращается к сравнениям и общепринятым обычаям и говорит: «какой воин служит на своем содержании?» Посмотри, как приличны настоящему предмету приводимые им сравнения, и как он упоминает наперед о деле, соединенном с опасностями, — о воинской службе, оружии и войне. Таково и апостольство, и даже гораздо труднее. И у апостолов была брань не только с людьми, но с бесами и с предводителем их. Смысл слов его следующий: если и внешние (языческие) начальники, жестокие и несправедливые, не требуют от воинов, чтобы они шли на войну и подвергались опасностям, и между тем содержали сами себя, то возможно ли, чтобы Христос требовал этого (от апостолов)? И он не довольствуется одним сравнением, — потому что обыкновенно простой и грубый человек скорее убеждается тогда, когда видит, что общепринятый обычай согласуется с заповедями Божиими.

3. Потому он приводит другое и говорит: «кто, насадив виноград, не ест плодов его?» Первым он выразил опасности, а последним труд, великую ревность и усердие. Потом присовокупляет третье сравнение: «кто», говорит, «пася стадо, не ест молока от стада?» Этим означает великую заботливость, какую свойственно иметь учителю об учениках. Апостолы были и воины, и земледельцы, и пастыри, имевшие дело не с землей, не с бессловесными животными, не с чувственными врагами, а с разумными душами и с бесовскими ополчениями. Заметь, как он везде соблюдает соразмерность, стараясь сказать только полезное, а не излишнее. Не сказал: какой воин служит и не богатеет? но: кто воинствует своими оброки когда? Не сказал: кто насаждает виноград, и не извлекает золота, или не собирает всего плода? но: «не ест плодов его?» Не сказал: кто, пася стадо, не продает ягнят? но как? — «не ест молока от стада?» Не от ягнят, а от молока, выражая этим, что учитель должен довольствоваться малым утешением и одной только необходимой пищей. Это относится к тем, которые хотят поедать все и собирать все плоды. Так заповедал и Господь, когда сказал: «трудящийся достоин пропитания» (τροφης) своего (Мф. 10:10). И не одно это внушает (апостол) такими сравнениями, а показывает и то, каков должен быть священник. Он должен иметь мужество воина, трудолюбие земледельца и попечительность пастыря, и при всем том не желать ничего, кроме необходимого. Доказав и примером апостолов и сравнениями из жизни, что учителю не запрещено брать, (Павел) приступает к третьему доказательству и говорит: «по человеческому ли только [рассуждению] я это говорю? Не то же ли говорит и закон?» (ст. 8). Доселе он не приводил ничего из Писаний, а ссылался на общепринятый обычай; потому не подумайте, говорит, что я основываюсь на этом одном, и утверждаю заповедь на мнении человеческом; я могу доказать, что так угодно Богу, и привести древний закон, который повелевает то же. Здесь он продолжает речь вопросом, как бывает (в беседе) о чем‑нибудь совершенно известном, и говорит: «по человеческому ли только [рассуждению] я это говорю?», т. е. разве я основываюсь только на человеческих обычаях? «Не то же ли говорит и закон? Ибо в Моисеевом законе написано: не заграждай рта у вола молотящего» (ст. 9). Для чего он упоминает об этом, имея пример (иудейских) священников? Чтобы сильнее доказать свою мысль. Потом, чтобы кто не возразил: какое нам дело до того, что сказано о волах? — обстоятельно изъясняет это и говорит: «о волах ли печется Бог?» ^[30] Неужели же, скажи мне, Бог не печется о волах? Печется, но не столько, чтобы поставлять о них особый закон. Если бы Бог не имел в виду чего‑нибудь важнейшего, если бы не хотел примером бессловесных научить иудеев человеколюбию и вместе с тем напомнить им об учителях, то не оказал бы такого попечения о волах, чтобы предписывать закон о не заграждении уст их. Отсюда видно и другое, — как велик бывает и должен быть труд учителя, и — еще нечто. Что же такое? То, что сказанное в Ветхом завете касательно попечения о животных преимущественно относится к назиданию людей, равно как и все другое, например, сказанное о разных одеждах, о виноградниках, о семенах, о том, чтобы не засевать землю разными семенами, о проказе и, можно сказать, обо всем прочем. Так как (слушатели) были люди грубые, то он говорил им так, чтобы возводить их (к разумению) мало‑помалу. Впрочем, (апостол) не доказывает того, что ясно и очевидно само по себе. Сказав: «о волах ли печется Бог?», продолжает: «или, конечно, для нас говорится?» (ст. 10). Не напрасно поставил слово: всяко, но чтобы не подать слушателю повода возразить что‑нибудь. Между тем продолжает метафору и говорит: «так, для нас это написано; ибо, кто пашет, должен пахать с надеждою», т. е. учитель должен получать возмездие за труды, «и кто молотит, [должен молотить] с надеждою получить ожидаемое». Посмотри на мудрость его: от сеяния он переходит к молотьбе, и тем опять внушает, как велики труды учителей, которые сами и пашут и молотят, и так как пашущий еще не может ничего собирать, а должен только трудиться, то предоставляет ему надежду; а молотящему предоставляет уже пользование плодами: «и молотящий», говорит, «с надеждою получает ожидаемое».

4. Далее, чтобы кто не сказал: это ли возмездие за такие труды? — он прибавляет: с надеждою, т. е. на будущее. Таким образом закон о незаграждении уст вола означает не что иное, как то, что трудящиеся учители должны получать вознаграждение. «Если мы посеяли в вас духовное, велико ли то, если пожнем у вас телесное?» (ст. 11). Вот и четвертое доказательство того, что надобно доставлять (пропитание учителям). Сказав: «какой воин служит когда‑либо на своем содержании?» — кто насаждает виноград? — кто пасет стадо? — указав на вола молотящего, — он приводит новую основательнейшую причину, почему они имеют право брать, именно ту, что они не только трудятся, но и сами доставляют ученикам гораздо важнейшее. Что же значит: аще мы духовная сеяхом вам, велико ли, аще мы ваша телесная пожнем? Видишь ли причину справедливейшую и основательнейшую прежних? Там, говорит, вещественные семена и вещественный плод: здесь же не так, но семя духовное, а воздаяние вещественное. Чтобы доставляющие что‑нибудь учителям не думали о себе много, он показывает, что они больше получают, нежели дают. Земледельцы, что посеют, то и пожинают; а мы сеем в душах ваших духовное, а пожинаем вещественное, потому что такова доставляемая нам пища. Потом еще более пристыжает их: если, говорит, «другие имеют у вас власть, не паче ли мы?» (ст. 12). Вот еще иное доказательство, заимствованное также от примеров, только не таких, как прежние: здесь он говорит не о Петре, не об апостолах, а о некоторых лжеучителях, против которых после восстает и о которых говорит: «когда кто объедает, когда кто обирает, когда кто превозносится, когда кто бьет вас в лицо» (2 Кор. 11:20). Он теперь уже предначинает борьбу с ними, и потому не говорит: если другие берут с вас; но, изображая их дерзость, насилие, корыстолюбие, говорит: «если другие имеют у вас власть», т. е. управляют вами, обладают, поступают с вами, как с рабами, не только берут с вас, но и с великим настоянием и дерзостью. Затем продолжает: не паче ли мы? Этого он не сказал бы, если бы говорил здесь об апостолах; но очевидно, что он намекает на каких‑то зловредных людей и обольстителей. Следовательно, кроме закона Моисеева, вы и сами, говорит, постановили правилом доставлять (содержание учителям). Сказав: не паче ли мы, он не доказывает, почему так, но предоставляет это суду их совести, а вместе с тем желает еще более и устрашить их и пристыдить. «Однако мы не пользовались сею властью», т. е. мы не брали. Смотри, после скольких доказательств того, что брать — дело не беззаконное, он, наконец, сказал: мы не берем, — чтобы не подумали, что он воздерживается от этого, как от запрещенного. Не потому, говорит, я не беру, что не позволительно; это позволительно, как мы доказали многими примерами — и апостолов, и житейскими, как то: воина, земледельца, пастыря, законом Моисеевым, самым существом дела, так как «мы посеяли в вас духовное», и наконец тем, что вы сами делаете это в отношении к другим. Но (не пользовались), говорит с одной стороны для того, чтобы не подумали, будто он осуждает апостолов, которые брали, чтобы пристыдить (коринфян) и показать, что он воздерживается от этого, не как от запрещенного; а с другой стороны, чтобы после многих доводов и многих примеров, доказывающих право на получение, не подумали, что он сам хочет брать и с этой целью говорит все это, — он предотвращает и такое подозрение. Впоследствии он выразил это яснее в словах: «и я написал это не для того, чтобы так было для меня» (1 Кор. 9:15); а здесь говорит: «мы не пользовались сею властью». И притом, что еще важнее, никто не может сказать, будто мы не сотворихом потому, что жили в изобилии; нет, и будучи в нужде, мы не уступили нужде. То же он говорит во втором послании: «другим церквам я причинял издержки, получая [от них] содержание для служения вам; и, будучи у вас, хотя терпел недостаток, никому не докучал» (2 Кор. 11:8); также и в настоящем послании: «терпим голод и жажду, и наготу и побои» (1 Кор. 4:11). И здесь опять намекает на то же словами: но вся терпим. Выражение: вся терпим и означает и голод, и великую нужду, и все другие бедствия. Однако все это, говорит, не принудило нас нарушить закон, который мы сами для себя постановили. Почему? «Дабы не поставить какой преграды» (εγκοπήν — препятствие) «благовествованию Христову». Коринфяне были немощны; потому, говорит, чтобы не соблазнить вас, принимая (мзду) от вас, мы решились лучше делать более, чем сколько заповедано, нежели полагать какую‑нибудь преграду благовествованию, т. е. научению вашему. Если же мы не делали даже позволенного нам, тогда как терпели великую нужду и имели в свою пользу пример апостолов, «дабы не поставить какой преграды», — не сказал: уничтожить, но: не поставить преграды, и не просто преграды, но: какой преграды, т. е. чтобы не причинить ни малейшего замедления и остановки в распространении слова; если, говорит, мы показали столько усердия, то тем более следует воздерживаться вам, которые и весьма далеки от апостолов и не можете указать на закон, позволяющий это, а напротив касаетесь запрещенного и причиняющего великий вред, не только что замедление евангельской проповеди, и притом не имеете в виду настоятельной нужды. Все это он сказал тем, которые вкушением идольских жертв соблазняли немощнейших братий.

5. Слыша это, возлюбленные, не будем и мы презирать соблазняющихся, чтобы не положить какой‑нибудь преграды благовествованию Христову и не утратить своего спасения. Если брат соблазняется, не говори мне: то и то, чем он соблазняется, не запрещено, а позволено. Я скажу тебе более: если бы это позволено было самим Христом, а ты видишь, что кто‑нибудь соблазняется, то воздержись и не пользуйся позволением. Так поступал и Павел, имевший право брать по дозволению Христову, но не бравший. Человеколюбивый Владыка преподал заповеди Свои с великой снисходительностью, чтобы мы делали многое не по одному повелению, но и по собственному расположению. Он мог, если бы хотел, увеличить строгость заповедей и сказать: кто не постится всегда, того наказывать; кто не хранит девства, того предавать мучению; кто не раздает всего имения, того подвергать жестокой казни; однако не сделал этого, предоставив тебе самому, если захочешь, делать более предписанного. Потому, беседуя о девстве, Он сказал: «кто может вместить, да вместит» (Мф. 19:12); и богатому одно повелел, а другое предоставил собственному его расположению; не сказал: продай имение, но: «если хочешь быть совершенным, продай» (Мф. 19:21). А мы не только не делаем ничего более предписанного и не простираемся далее заповеданного, но далеко отстаем и от определенного заповедями. Павел терпел голод, чтобы не положить преграды благовествованию; а мы не хотим прикоснуться к сокровищам своим, хотя видим множество душ погибающих. Пусть, говорят, съедает моль, а не насыщается бедный; пусть истребляет червь, а не одевается нагой; пусть уничтожает время, а не питается алчущий Христос.

Но, скажешь, кто же говорит так? То и прискорбно, что так говорят не словами, а делами; не столь было бы тяжело, если бы говорили это на словах, а на деле не исполняли. Не так ли ежедневно внушает своим пленникам жестокий и бесчеловечный тиран — сребролюбие: пусть ваши сокровища обращаются в пользу клеветников, разбойников и воров, а не на пропитание алчущих и нуждающихся? Не вы ли производите разбойников? Не вы ли питаете огонь страсти у завистников? Не вы ли вызываете воров и грабителей, выставляя им, как некоторую приманку, свое богатство? Какое безумие! Подлинно безумие и явная нелепость — наполнять одеждами сундуки, а не обращать внимания на того, кто сотворен по образу и по подобию Божию, и не имеет одежды, дрожит от холода и едва держится на ногах. Но, скажешь, он притворяется дрожащим и немощным. И ты не боишься такими словами навлечь на себя молнию свыше? Простите, я дрожу от гнева. Ты пресыщаешься, утучняешь себя, продолжаешь упиваться до глубокой ночи, нежишься на мягких коврах и не думаешь отдавать отчета в таком беззаконном употреблении даров Божиих, — ведь вино не для того, чтобы мы упивались; пища не для того, чтобы мы пресыщались; яства не для того, чтобы мы расторгали ими свое чрево, — а от бедного, несчастного, который ничем не лучше мертвеца, ты требуешь строгого отчета, и не боишься грозного и страшного суда Христова? Если он и притворяется, то притворяется по бедности и по необходимости, по причине твоего жестокосердия и бесчеловечия, требующего такого притворства и иначе не преклоняющегося на милость. Кто, в самом деле, так несчастлив и жалок, чтобы без всякой нужды, для куска хлеба, принимать столь безобразный вид, терзать себя и терпеть такую муку? Итак, притворство его возвещает всем о твоем бесчеловечии. Если он просит, умоляет, говорит жалостные слова, плачет, рыдает, скитается целый день и не находит необходимой пищи, то, может быть, и придумал такую хитрость, которая не столько ему, сколько тебе служит бесчестием и обвинением. Он достоин сострадания, что дошел до такой крайности; а мы достойны тысячи казней, что принуждаем бедных прибегать к этому. Если бы мы легко склонялись на милость, то он никогда не решился бы подвергнуться этому. Что я говорю о наготе и дрожании (от холода)? Скажу нечто, еще более ужасное: некоторые принуждены были ослеплять малолетних детей, чтобы тронуть наше бесчувствие. Так как, скитаясь зрячими и обнаженными, они не могли привлечь внимание жестокосердых ни нежностью возраста, ни несчастьем, то присоединяли к своим бедствиям еще другое плачевнейшее бедствие для утоления голода, находя более легким лишиться общего света и дарованных всем лучей солнечных, нежели непрестанно бороться с голодом и подвергнуться самой жалкой смерти. Вы не привыкли сострадать бедности, а забавляетесь несчастьями; потому они и удовлетворяют вашему ненасытному желанию, возжигая и в себе и в вас пламень, лютейший геенны. А чтобы вы убедились, что все это и подобное тому происходит именно по этой причине, я представлю вам несомненное доказательство, которому никто противоречить не может. Есть бедные, легкомысленные и малодушные, которые не могут переносить голода и готовы терпеть все другое, кроме этого. Они, неоднократно приступая к вам с жалким видом и жалостными словами, но не получив никакой помощи, наконец оставляют просьбы и прибегают к хитростям не хуже кудесников: одни жуют кожу изношенной обуви, другие вбивают в голову острые гвозди, иные ложатся на замерзшую от холода воду голым желудком, а иные подвергают себя еще более нелепым (мучениям), чтобы представить жалкое зрелище.

6. Между тем как это делается, ты стоишь и смеешься, удивляясь и утешаясь бедствиями других, подвергающих посрамлению общую нашу природу. Что хуже этого может сделать и человеконенавистный диавол? А чтобы он усерднее делал это, ты с великой щедростью даешь деньги. Кто просит, призывает Бога и приступает к тебе кротко, того ты не удостаиваешь ни ответа, ни взгляда, и если он часто докучает тебе, говоришь о нем такие невыносимые слова: ему ли жить, ему ли дышать, ему ли смотреть на солнце? А к тем напротив ты благосклонен и щедр, так что сам ты делаешься виновником смешного и сатанинского их безобразия. Потому о них‑то самих, виновниках таких дел, не подающих ничего прежде, нежели увидят других страждущими, с большей основательностью можно было бы сказать: им ли жить, им ли дышать, им ли смотреть на солнце, столь тяжко согрешающим против общей природы и оскорбляющим Бога? Когда Бог говорит: дай милостыню, а я дам тебе царствие небесное, — ты не слушаешь; когда же диавол показывает голову, израненную гвоздями, ты вдруг делаешься щедрым: более действует на тебя ухищрение злого демона, причиняющее столько вреда, нежели обетование Божие, подающее множество благ. Надлежало бы давать золото, чтобы этого не было, чтобы и не видеть этого, надлежало бы делать и выносить все, чтобы искоренить это великое безумие; а вы, напротив, всячески стараетесь и заботитесь о том, чтобы это было, чтобы посмотреть на это. И ты, скажи мне, еще спрашиваешь, для чего геенна? Спроси лучше, почему одна только геенна? Ведь каких наказаний не достойны те, которые устрояют это жестокое и бесчеловечное зрелище и смеются над теми, о которых надлежало бы плакать и им и вам самим, особенно же вам, принуждающим их к таким безобразным действиям? Но, скажешь, я не принуждаю их. Как же не принуждаешь, скажи мне, когда не хочешь даже слушать кротких, плачущих и призывающих Бога; а тем щедро подаешь серебро и приглашаешь других подивиться им? Но, скажешь, мы отходим, пожалев их. Но не ты ли требуешь того? Нет, человек, — это не жалость, когда ты заставляешь их за несколько оволов терпеть такое мучение, когда повелеваешь им для получения необходимой пищи терзать себя и раздирать на голове кожу на многие части жалким и плачевным образом. Не правда, скажешь; не мы пробиваем головы их гвоздями. О, если бы ты! Тогда зло не было бы так ужасно. Тот, кто убивает человека, не так жестоко поступает с ним, как тот, кто повелевает ему умертвить себя самого. То же бывает и здесь: они терпят мучительнейшую боль, когда принуждены бывают собственноручно исполнять такие жестокие приказания. И это делается в Антиохии, где верующие первые стали называться христианами, где они были добрее всех, где некогда процветали обильные плоды милосердия! Ведь они не только жившим здесь, но и находившимся на далеком расстоянии посылали пособие, и притом тогда, когда угрожал голод. Что же, скажешь, надобно делать? Оставить жестокость и внушить всем нуждающимся, что если они будут делать это, то ничего не получат, а если будут приходить скромно, то получат щедрое подаяние. Когда они будут знать это, то я ручаюсь, хотя бы они были несчастнее всех, никогда не решатся подвергать себя такому мучению, а напротив будут благодарить вас, что вы избавили их от посмеяния и страданий.

Между тем ныне за возниц вы отдали бы детей своих и за плясунов положили бы самые души свои, а Христу алчущему не хотите уделить и малейшей части своего имущества; если же когда подадите немного серебра, то находитесь в таком расположении духа, как будто вы отдали все, забывая, что не подавать только, а подавать щедро — вот в чем особенно состоит милостыня. Потому пророк прославляет и ублажает не тех, которые только подают, а тех, которые подают щедро; он не просто говорит: дал; но как? «Он расточил, роздал нищим» (Пс. 111:8). Что пользы, если ты, будучи богатым, подаешь столько, сколько тот, например, кто подал бы стакан воды из целого моря, и не подражаешь великодушию жены вдовицы? Как будешь говорить ты: Господи, «помилуй меня по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои» (Пс. 50:3), когда сам не милуешь не только великой милостью, но, может быть, и малой? Я крайне стыжусь, когда вижу, как многие богачи ездят на конях, украшенных золотыми уздами, сопровождаются слугами, одетыми в золотые одежды, покоятся на серебряных ложах и позволяют себе множество других излишеств; но как скоро надобно подать бедному, то представляются беднее самых бедных. А чем они часто оправдываются? Бедный, говорят, получает из церковной казны. Какое тебе до того дело? Если я подаю, ты не спасешься за это; если церковь подает, ты не загладишь этим своих грехов. Если ты не подаешь потому, что церковь должна подавать нуждающимся, то (равным образом), если священники молятся, разве ты поэтому не должен молиться? Другие постятся, — разве ты поэтому можешь постоянно предаваться пьянству? Или ты не знаешь, что Бог предписал заповедь о милостыне не столько для бедных, сколько для самих подающих? Но не подозреваешь ли ты священника? Это также весьма тяжкий грех, но я не буду распространяться об нем; в таком случае делай все сам, и ты получишь за то сугубую награду. Все, что мы говорим о милостыне, говорим не для того, чтобы ты приносил пожертвования к нам, но чтобы подавал их сам от себя. Принося ко мне, ты, может быть, впадешь в тщеславие, а иногда соблазнившись отойдешь с лукавым подозрением; а если вы будете делать все сами, то избавитесь от соблазна и неуместного подозрения, и получите большую награду.

7. Говорю это не для того, чтобы побудить вас приносить пожертвования сюда, или выразить свое неудовольствие на священников, о которых разносятся худые слухи. Если нужно огорчаться и скорбеть, то более о вас, распространяющих худые слухи; те, которых порицают напрасно и без причины, заслужат большую награду, а те, которые порицают их, большое осуждение и наказание. Итак, не за них я говорю это, а для вашего блага. Удивительно ли, что в наше время некоторые подвергаются подозрению, если еще во времена святых, подражавших ангелам и не имевших никакой собственности, т. е. апостолов, происходил ропот, будто бы при служении бедным были пренебрегаемы вдовицы, тогда как «никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее» (Деян. 4:32)? Не будем же представлять таких предлогов и считать оправданием для себя то, что Церковь имеет много сокровищ. Когда ты видишь у ней много имущества, то представь также великое число записанных бедных, множество больных, тысячи случаев к издержкам; разбери, рассчитай; никто не препятствует; мы даже готовы дать вам отчет. Но скажу нечто важнейшее. Когда мы представим отчет и покажем, что расход не менее прихода, а иногда и более, то я желал бы спросить вас: когда мы предстанем туда и услышим слова Христовы: вы видели Меня алчущим и не напитали, нагим и не одели (Мф. 25:43‑44), тогда что мы скажем? Чем оправдаемся? Укажем ли на такого‑то, и такого‑то, которые не слушали этого, или на некоторых подозрительных священников? Но какое тебе до них дело? Я осуждаю тебя, скажет Он, за твои грехи. Чтобы получить оправдание, надобно очистить собственные грехи, а не указывать на других таких же грешников. Церковь принуждена иметь то, что теперь имеет, по вашей скупости; а если бы все делалось по правилам апостольским, то доход ее составляло бы ваше расположение, которое было бы и безопасным хранилищем, и неистощимым сокровищем. А теперь, когда вы собираете сокровища на земле и запираете все в своих хранилищах, Церковь же принуждена производить издержки на общества вдов, на сонмы дев, на прием странников, на вспомоществование пришельцам, на утешение узников, на облегчение больных и увечных и на другие подобные нужды, то что ей делать? Неужели оставить всех их без внимания и затворить пристанища? Кто же будет подавать помощь в кораблекрушениях? Кто станет облегчать слезы, рыдания и вопли, раздающиеся со всех сторон? Итак, не будем говорить все, что вздумается. Мы теперь же, как я сказал, готовы дать вам отчет; а если бы и не так, если бы у вас были порочные учители, все похищающие и присвояющие себе, и тогда их порочность не могла бы служить оправданием для вас. Человеколюбивый, премудрый и всевидящий единородный Сын Божий, зная, что в течение долгого времени и на пространстве обширной вселенной будет много порочных священников, и желая, чтобы от их нерадения не усилилась беспечность руководимых ими, не оставил беспечным никакого оправдания, сказав: «на Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи; итак все, что они велят вам соблюдать, делайте; по делам же их не поступайте» (Мф. 23:2‑3). Этим Он выразил, что, хотя бы у тебя был порочный учитель, это нисколько не оправдает тебя, если ты не слушаешь учения его. Бог произнесет над тобой приговор не за то, что сделал учитель, а за то, что ты слышал от него и не исполнил. Если ты исполнишь заповеданное, то предстанешь тогда с великим дерзновением; а если не послушаешь учения, то, хотя бы ты указал на тысячу порочных священников, это нисколько не оправдает тебя. И Иуда был апостол; однако это нисколько не послужит к оправданию святотатцев и сребролюбцев; никто из них, будучи осуждаем, не сможет сказать, что и апостол был похититель, святотатец и предатель: напротив, за то особенно мы и будем осуждены и наказаны, что не вразумились пороками других; они для того и описаны, чтобы мы остерегались подражать им. Потому, оставим других, будем внимательны к самим себе. Каждый из нас даст ответ Богу за самого себя. А чтобы нам дать такой ответ, который послужил бы к нашему оправданию, будем вести жизнь благочестивую и простирать щедрую руку к бедным, помня, что исполнение заповедей — вот единственное наше оправдание, а другого нет никакого. Если мы будем в состоянии представить такое оправдание, то избавимся от нестерпимых мучений геенских и удостоимся будущих благ, которых да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

БЕСЕДА 22

«Разве не знаете, что священнодействующие питаются от святилища? что служащие жертвеннику берут долю от жертвенника? Так и Господь повелел проповедующим Евангелие жить от благовествования» (1 Кор. 9:13‑14).

Как поступал Павел для спасения других. — Порочная страсть кратковременна, а причиняемое ею огорчение продолжительно.

1. Весьма тщательно (апостол) старается доказать, что брать (содержание от поучаемых) не запрещено. Сказав об этом и прежде, он тем не довольствуется, а снова обращается к закону и представляет из него пример более близкий, чем прежний, потому что не одно и тоже представить в пример волов, или привесть ясный закон о священниках. Посмотри и здесь на мудрость Павла, как благоприлично он излагает предмет. Не сказал: священнодействующие берут от приносящих, но что? — «питаются от святилища», чтобы и принимающих не унизить, и приносящим не подать повода к гордости. И далее он выражается также. Не сказал: служащие жертвеннику берут от приносящих жертвы, — но «берут долю от жертвенника», потому что принесенное принадлежит уже не приносящим, а святилищу и алтарю. Не сказал также: берут священное, но — «питаются от святилища», выражая умеренность и внушая, что не должно собирать имущество и обогащаться. Словами: «берут долю от жертвенника» ^[31] означает не разделение по равной части, а содержание, которое давалось (священникам) по праву. Но апостолы имели гораздо большее право, потому что там соединялась честь со священством, а здесь — опасности, мучения, смерть. Потому сильнее всех других примеров был выраженный в словах: «если мы посеяли в вас духовное». Слово посеяли указывает на бури, опасности, казни и невыразимые бедствия, каким подвергались проповедники. Впрочем, и при таком преимуществе он не стал ни унижать ветхозаветного, ни превозносить своего, а напротив еще с унижением говорит о своем, указывая преимущество не в опасностях, но в величии дара. Не сказал: если мы подвергались опасностям или бедствиям, но: «если мы посеяли в вас духовное», а говоря о священниках, возвышает их, сколько возможно, и выражается так: «священнодействующие», «служащие жертвеннику», желая этим показать непрестанное их служение и постоянство. Рассуждая о священниках иудейских, он указал как на левитов, так и на архиереев, на обе степени, низшую и высшую; на первую словами: «священнодействующие», а на вторую словами: «служащие жертвеннику». Не всем ведь было вверено одно дело, но одним поручены были обязанности низшие, а другим высшие. Указав на всех их, чтобы кто не сказал: что ты напоминаешь нам о Ветхом завете? разве не знаешь, что теперь время совершеннейших заповедей? — он далее поставляет то, что важнее всего: «так и Господь», говорит, «повелел проповедующим Евангелие жить от благовествования». И здесь не говорит: питаться от людей, но, подобно как о священниках сказал: от святилища и от жертвенника, так и здесь: от благовествования; и как там: питаться, так здесь: жить, а не торговать или обогащаться. «Ибо трудящийся», говорит, «достоин пропитания» (Мф. 10:10). «Но я не пользовался ничем таковым» (1 Кор. 9:15). Если доселе не делал этого, скажут, то не желаешь ли делать на будущее время, и потому говоришь все это? Нет; и в объяснение этого тотчас же замечает: «и написал это не для того, чтобы так было для меня». И смотри, с какой силой опровергает и отрицает это: «ибо для меня лучше умереть, нежели чтобы кто уничтожил похвалу мою»; употребляет такое выражение не однажды и не дважды, но несколько раз. Выше сказал: «мы не пользовались сею властью» (ст. 12); потом опять: «не пользуясь моею властью» (ст. 18); и здесь: «но я не пользовался ничем таковым». Что значит: таковым? От многих примеров. Многое давало мне право: примеры воина, земледельца, пастыря и апостолов, постановления закона, действия наши по отношению к вам и ваши по отношению к другим, пример священников, повеление Христа, и однако ничто не заставило меня нарушить свой закон и брать. Не говорю о прошедшем; хотя могу сказать, что и в прошедшем я много пострадал, но не останавливаюсь на этом одном, а даю обещание и на будущее время, что решусь лучше умереть с голода, нежели лишиться таких венцов: «ибо для меня лучше умереть, нежели чтобы кто уничтожил похвалу мою». Не сказал: чтобы кто нарушил мой закон, но: похвалу. Чтобы кто‑нибудь не сказал, что хотя он и поступает так, но не с радостью, а с воздыханием и скорбью, он называет это похвалой, желая показать, с какой великой радостью и с каким великим усердием он поступает так. Он так далек был от скорби, что даже хвалится и решается лучше умереть, нежели потерять эту похвалу. Так она была для него приятнее самой жизни.

2. Далее, он еще с другой стороны показывает превосходство (своего поступка), не для того, чтобы прославить себя самого, — он далек был от такой страсти, — но для того, чтобы выразить свою радость и сильнее устранить подозрение. Потому он и назвал, как я сказал прежде, это дело похвалой, и что говорит? «Ибо если я благовествую, то нечем мне хвалиться, потому что это необходимая обязанность моя, и горе мне, если не благовествую! Ибо если делаю это добровольно, то буду иметь награду; а если недобровольно, то исполняю только вверенное мне служение. За что же мне награда? За то, что, проповедуя Евангелие, благовествую о Христе безмездно, не пользуясь моею властью в благовествовании» (ст. 16‑18). Что, скажи мне, говоришь ты? Если ты благовествуешь, то нет похвалы для тебя; а если преподаешь благовестие безвозмездно, тогда есть? Следовательно, последнее важнее первого? Отнюдь нет; но в некотором другом отношении последнее имеет преимущество, именно в том, что первое есть заповедь, а последнее — дело моего произволения. Что делается сверх заповеди, то заслуживает великой награды; а что по заповеди, то не таково. В этом вот отношении последнее больше первого, а не по самому существу дела. Что в самом деле может сравниться с проповеданием? Оно уподобляет их ангелам. И однако, так как оно для них — обязанность и долг, а то (безвозмездное проповедание) — дело добровольного усердия, то в этом отношении последнее больше первого. Изъясняя то самое, что я теперь сказал, он и говорит: «ибо если делаю это добровольно, то буду иметь награду; а если недобровольно, то исполняю только вверенное мне служение». Слова: волею и неволею — он употребляет в смысле: заповедано и не заповедано. Равно и слова: «потому что это необходимая обязанность моя» надобно понимать не так, будто бы он делал это против воли, — да не будет! — но так, что на нем лежит обязанность, и в противоположность с свободой — брать или не брать. Потому и Христос сказал ученикам: «когда исполните все повеленное вам, говорите: мы рабы ничего не стоящие, потому что сделали, что должны были сделать» (Лк. 17:10). «За что же мне награда? За то, что, проповедуя Евангелие, благовествую о Христе безмездно». Как, скажи мне, неужели Петр не имеет награды? Кто может получить такую награду, какую он? Также и прочие апостолы? Почему же он сказал: «если делаю это добровольно, то буду иметь награду; а если недобровольно, то исполняю только вверенное мне служение»? Заметь и здесь мудрость его. Он не сказал: если недобровольно, то не имею награды; но: «исполняю только вверенное мне служение», выражая, что и в этом случае бывает награда, но такая, какую получает исполнивший повеление, а не такая, какую получает показавший собственное усердие и сделавший более повеленного. За что же такая награда? «За то, что, проповедуя Евангелие», говорит, «благовествую о Христе безмездно, не пользуясь моею властью в благовествовании». Видишь ли, как он везде употребляет слово: власть, чтобы показать, как я неоднократно повторял, что и те, которые берут, не заслуживают порицания? А слово: в благовествовании прибавляет как для того, чтобы обозначить самое благовествование, так и для того, чтобы не дозволить пользоваться этим правом во всем, потому что может брать учащий, а не праздный. «Ибо, будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобрести» (ст. 19). Здесь он представляет еще иное превосходство. И не брать — великое дело; а то, что хочет сказать, гораздо важнее. Что же такое? Я не только, говорит, не брал и не только не пользовался своим правом, но еще подвергал себя рабству, и рабству разнообразному и всестороннему; не в деньгах только, но, что гораздо важнее денег, во многих и различных делах я поступал точно также; поработил себя, тогда как не был подчинен никому и не имел никакой необходимости, — это именно означает выражение: «будучи свободен от всех», — и поработил не одному кому‑нибудь, а всей вселенной; потому и присовокупляет: «я всем поработил себя». Проповедовать и возвещать вверенное мне я был обязан, а изобретать и измышлять тысячи к тому способов — это зависело от моего усердия; я был обязан только передать серебро, но я употреблял еще все меры к тому, чтобы истребовать его обратно, исполняя более повеленного. Он делал все по ревности, усердию и любви ко Христу, и имел ненасытное желание спасения человеческого.

Поэтому, от большого избытка (ревности), он преступал пределы и во всем простирался выше самого неба. Сказав о порабощении, он далее говорит о различных родах его. Каких? «Для Иудеев», говорит, «я был как Иудей, чтобы приобрести Иудеев» (ст. 20). Как это было? Он обрезывал для того, чтобы уничтожить обрезание. Потому не сказал: иудей, но — как Иудей, так как это было с преднамеренной целью. Что говоришь ты? Проповедник вселенной, восходивший до самых небес и сиявший такой благодатью, мог ли он внезапно так снизойти? Да, потому что это есть также и восхождение. Не на то только смотри, что он нисходит, но и на то, что нисходя восстанавливает лежащего внизу и возводит его с собой. «Для подзаконных был как подзаконный», не будучи сам под законом, «чтобы приобрести подзаконных».

3. Эти слова служат или изъяснением сказанного прежде, или означают что‑нибудь другое. Иудеями он называет тех, которые были такими издревле и с самого начала; а подзаконными — прозелитов, или тех, которые приняли веру, но еще держались закона, так как они не были уже иудеями, но были под законом. Когда же (апостол) был под законом? Когда остригся, когда приносил жертву. Он делал это не потому, чтобы переменил свой образ мыслей, — это было бы порочное дело, — но по любви и снисхождению. Чтобы обратить действительных (иудеев), он сам был (как Иудей), не действительно, и только по‑видимому, не на самом деле будучи таким, а только поступая так без истинного расположения. Да и мог ли он искренно делать это, когда старался обратить и других, когда делал все, чтобы освободить и других от такого унижения? «Для чуждых закона — как чуждый закона» (ст. 21). Эти не были ни иудеи, ни христиане, ни язычники, но были вне закона, каков например Корнилий и подобные ему. Приходя и к ним, он во многом поступал по их (обычаям). Впрочем, некоторые говорят, что здесь он намекал на свою речь к афинянам, по поводу надписи, бывшей на капище; потому и говорит: «для чуждых закона — как чуждый закона». Далее, чтобы кто не подумал, что его действия происходили от перемены образа мыслей, он присовокупляет: «не будучи чужд закона пред Богом, но подзаконен Христу», т. е. не только не будучи беззаконником, но подчиняясь закону, не обыкновенному, а гораздо высшему ветхого, закону Духа и благодати; потому и прибавляет: Христу. Затем, уверив в неизменности своего образа мыслей, он опять представляет пользу такого снисхождения: «чтобы приобрести чуждых закона», так же, как и везде он показывает причину своего снисхождения. Не останавливаясь на этом, он продолжает: «для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных» (ст. 22). Здесь он говорит в отношении к ним (коринфянам), как говорил и все прочее. Прежде сказанное было гораздо важнее, но это ближе к ним; потому он и поставил это после всего. То же самое он делает и в послании к Римлянам, когда вразумляет их касательно пищи, и во многих других местах. Потом, чтобы исчислением всего порознь не слишком распространить речь, говорит: «для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых». Видишь ли его превосходство? Для всех, говорит, я был все, не надеясь спасти всех, а чтобы спасти хотя немногих. Усердие и служение мое было таково, какое свойственно спасающему всех, хотя он не надеялся обратить всех: дело великое и показывающее пламенную ревность! И сеятель сеет везде и, хотя не все семя остается в сохранности, он во всяком случае делает свое дело.

Указав на малочисленность спасаемых прибавлением слов: «по крайней мере», он утешает тех, которые скорбят об этом, так как, хотя невозможно, чтобы все семя осталось в сохранности, но невозможно и то, чтобы оно все погибло. Потому словами: «по крайней мере» он дает понять, что усердный делатель непременно получит успех. «Сие же делаю для Евангелия, чтобы быть соучастником его» (ст. 23), т. е. чтобы и с своей стороны содействовать и быть участником в венцах, которые соблюдаются для верующих. Как прежде он говорил: «жить от благовествования», т. е. от верующих, так и здесь говорит: «быть соучастником Евангелия», т. е. буду соучастником уверовавших благовестию. Видишь ли его смиренномудрие, как он в получении наград поставляет себя наряду с другими, хотя трудами превзошел всех? Несомненно, что он более всех достоин почестей; но он не приписывает их себе прежде всех, а желает быть только соучастником других в уготованных венцах. Говорит это не в том смысле, чтобы он делал все для какой‑нибудь награды, но чтобы таким образом расположить их (коринфян) и такими надеждами убедить делать все для братий. Видишь ли его благоразумие? Видишь ли чрезвычайную ревность, как он делал более заповеданного и не брал, тогда как мог брать? Видишь ли величайшее снисхождение, как он, будучи под законом Христовым и соблюдая высочайший закон, был для неимеющих закона как без закона, для иудеев как иудей, являясь в том и другом отношении совершеннее и выше всех? Так поступай и ты: не думай. что ты падаешь, если, будучи высоким, делаешь для брата что‑нибудь уничиженное. Это не значит падать, а снисходить; кто падает, тот лежит и сам едва ли может встать; а кто снисходит, тот и встанет с великим приобретением, подобно как Павел снисходил один, а восстал со всей вселенной. Он не лицемерил; если бы лицемерил, то не искал бы пользы спасаемых. Лицемер ищет погибели других и лицемерит для того, чтобы взять, а не для того, чтобы дать. А он — не так; но как врач, как учитель, как отец снисходят первый к больному, второй к ученику и третий к сыну для пользы их, а не для вреда, — так и он.

4. Что сказанное им не лицемерие и что он не был принужден делать или говорить что‑либо подобное, а сам добровольно выражает свое расположение и убеждение, послушай, как он сам говорит о том: «что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим. 8:38‑39). Видишь ли любовь, которая пламеннее огня? Так и мы будем любить Христа; это не трудно, если мы захотим. И он был таков не по природе. Для того и описаны прежние его действия, противоположные этим, чтобы мы знали, что перемена зависит от произволения и что желающим все удобно. Не будем же отчаиваться; но хотя бы ты был злоречив, хотя бы корыстолюбив и каков бы ни был, вспомни, что и Павел был хулителем, гонителем, притеснителем и первым из грешников, но вдруг достиг высочайшей степени добродетели, и все прежнее нисколько не служило ему препятствием. Никто с таким неистовством не предается пороку, с каким он враждовал против Церкви; он отдал тогда свою душу и жалел, что не имел тысячи рук, чтобы всеми ими поразить Стефана; впрочем и без того нашел способ поразить его многочисленными руками, руками лжесвидетелей, одежды которых он стерег. Потом входил в домы, вторгался в них как дикий зверь, влачил и терзал мужей и жен, наполняя все ужасом, смятением и тысячью браней. Он был так страшен, что, даже после чудного обращения его, апостолы не смели войти с ним в сношение. Но, несмотря на все это, он сделался таким, каким сделался; не нужно прибавлять ничего более. Где же те, которые подчиняют свободу воли неизбежной судьбе? Пусть услышат это и заградят уста свои! Кто хочет быть добрым, тому ничто препятствовать не может, хотя бы прежде он был одним из самых порочных. И мы тем более способны к этому, чем добродетель нам естественнее, а порок противоестественнее, подобно как болезнь и здоровье. Так, Бог дал нам глаза не для того, чтобы мы смотрели с любострастием, но чтобы, удивляясь созданиям, поклонялись Создателю. Что действительно таково назначение глаз, это видно из опыта: красоту солнца и неба мы видим чрез неизмеримое пространство, а красоты женской никто не мог бы увидеть на таком расстоянии. Не очевидно ли, что глаза наши созданы более для первого? Также Бог дал нам слух не для того, чтобы нам воспринимать хульные речи, но чтобы слышать спасительные догматы. Потому‑то, когда он воспринимает что‑нибудь непристойное, тогда душа и самое тело содрогаются. «Пустословие много клянущихся», говорит (Премудрый), «поднимет дыбом волосы» (Сир. 27:14). Также, услышав что‑нибудь грубое и жесткое, мы огорчаемся, а услышав что‑нибудь нежное и человеколюбивое, восхищаемся и радуемся. И уста наши, когда произносят срамные слова, то заставляют нас стыдиться и закрываться; а когда — слова благопристойные, то они текут спокойно и свободно; никто не станет стыдиться естественного, а стыдятся того, что не естественно. Руки также, когда похищают, то скрываются и ищут защиты; а когда подают милостыню, тогда выставляются на вид. Итак, если мы захотим, то все будет много располагать нас к добродетели. Если же укажешь мне на удовольствие, проистекающее от порока, то заметь, что еще большее удовольствие мы получаем от добродетели. Иметь добрую совесть, быть у всех в уважении, питать в себе сладостные надежды — это всего приятнее для того, кто понимает сущность удовольствия; а противное тому для понимающего сущность неудовольствия всего мучительнее, как то: быть у всех в презрении, осуждать самому себя, трепетать и страшиться будущего и настоящего.

5. Чтобы еще более объяснить это, представим, что кто‑нибудь, имея жену, разрушает брак ближнего и услаждается этим бесчестным воровством, прелюбодействуя с любимой (женщиной); противопоставим ему другого, который любит свою жену; а для большего и яснейшего противоположения предположим, что живущий с одной своей женой также любит ту прелюбодейцу, но сдерживает свою любовь и не делает ничего худого. Хотя и это — не чистое целомудрие, но мы нарочито представляем такой пример, чтобы ты познал, каково удовольствие от добродетели. Итак поставим их обоих вместе и спросим: чья жизнь приятнее? От одного услышим, как он услаждается и восхищается победой над похотью; а от другого… но от него невозможно и узнать что‑нибудь; окажется, что он несчастнее самих узников, хотя бы тысячу раз отрицал это. Он всех боится и подозревает — и свою жену, и мужа прелюбодейцы, и самую прелюбодейцу, и домашних, и друзей, и родных, и стены, и тени, и самого себя, и, что всего тягостнее, носит в себе совесть, вопиющую и каждодневно угрызающую; а если вспомнит о суде Божием, то не сможет и на ногах удержаться. Притом удовольствие кратковременно, а скорбь от него постоянна: и вечером, и ночью, и в пустыне, и в городе, и везде за ним следует обличитель, показывая изощренный меч и нестерпимые мучения, изнуряя и сокрушая его страхом. Напротив целомудренный свободен от всего этого и безмятежен, спокойными глазами смотрит на свою жену, детей, друзей и на все. Если же любящий, но только сдерживающий страсть свою наслаждается таким удовольствием, то душа нелюбящего и соблюдающего чистое целомудрие не исполнена ли чувства сладостнее всякого спокойствия, приятнее всякой пристани? Потому‑то, конечно, прелюбодеев ты видишь немного, а целомудренных больше. А если бы (жизнь первых) была приятнее, то ее избрали бы многие. Не говори мне, что это происходит от страха пред законами: не страх удерживает их, а крайняя гнусность порока, избыток происходящих от страсти огорчений пред доставляемыми ею удовольствиями, и голос совести. Таково состояние прелюбодея! Если хотите, мы представим и корыстолюбца, обнажим и другую тоже порочную страсть. Мы увидим, что и он также мучится страхом и не может наслаждаться чистым удовольствием. Представляя себе обиженных им и жалеющих о них и всеобщее о себе мнение, он обуревается бесчисленными волнами. И не только это мучительно для него, но и то, что он не может наслаждаться своим любимым (предметом). Таково именно свойство сребролюбцев: они имеют не для того, чтобы пользоваться, но чтобы не пользоваться. Если это кажется тебе загадкой, то выслушай еще худшее и более странное: они не потому только лишены удовольствия, что не смеют пользоваться своим имуществом, как бы хотели, но и потому, что никогда не удовлетворяются, а томятся непрестанной жаждой. Что может быть мучительнее этого? Не таков человек праведный; он свободен от опасения, ненависти, страха и неутолимой жажды; как того все проклинают, так ему все желают добра; как тот не имеет ни одного друга, так он не имеет ни одного врага. Если же все это несомненно, то что может быть неприятнее порока и приятнее добродетели? Впрочем, сколько бы мы ни говорили, невозможно выразить словами ни всех неприятностей первого, ни всех удовольствий последней, если мы сами их не испытаем. Тогда‑то мы и узнаем, что порок горче желчи, когда вкусим сладость добродетели. Порок и теперь неприятен, тягостен и несносен, чему не станут противоречить сами раболепствующие ему; но когда мы отстанем от него, тогда еще лучше почувствуем, как горьки его требования. А что многие предаются ему, это нисколько не удивительно; ведь и дети часто избирают менее приятное, пренебрегая тем, что доставляет более приятностей; и больные для кратковременного удовольствия отвергают постоянное и надежное веселие. Это зависит от немощи и неразумия преданных страсти, а не от существа вещей. В удовольствии живет только добродетельный; он истинно богат и истинно свободен. Если же кто, согласившись приписать добродетели безмятежность, спокойствие, свободу от опасений, от всякого страха и всякого подозрения, не согласится только приписать ей удовольствия, тот мне кажется весьма смешным. В чем же другом и состоит удовольствие, как не в том, чтобы быть свободным от опасений, страха и огорчений и ничему не раболепствовать? Кто живет в удовольствии, скажи мне, тот ли, кто неистовствует, мятется, терзается множеством страстей и не владеет сам собой, или тот, кто свободен от всех этих волнений и пребывает в любомудрии, как в пристани? Не явно ли, что последний? Но это свойственно одной добродетели. Порок только носит имя удовольствия, а на самом деле лишен его; прежде, чем он выполнен, он — неистовство, а не удовольствие; а когда выполнен, то (и неистовство) внезапно исчезает. Если же ни в начале, ни впоследствии не видно в пороке удовольствия, то где же оно и когда? Чтобы ты лучше понял слова мои, объясним это примером. Положим, что кто‑нибудь влюбился в красивую и миловидную женщину; доколе не будет удовлетворена страсть его, он бывает подобен беснующимся и безумным; а когда удовлетворена, то исчезает и похоть. Если же ни в начале он не чувствует удовольствия, — потому что находится в состоянии безумия, — ни впоследствии, — потому что удовлетворением страсти прекращается пожелание, — то где же это удовольствие? Напротив наши удовольствия не таковы: они и в начале чужды всякого смятения, и до конца сохраняются в своей силе, или, лучше, у нас нет и конца удовольствию; блага наши не имеют предела, и удовольствие наше не исчезает никогда. Итак, представляя себе все это и желая получить удовольствие, будем любить добродетель, чтобы нам достигнуть и настоящих и будущих благ, которых да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).

БЕСЕДА 23

«Не знаете ли, что бегущие на ристалище бегут все, но один получает награду?» (1 Кор. 9:24).

Не следует отчаиваться в подвигах добродетели из‑за трудности дела. — Загробные наказания будут вечны. — Сила покаяния в настоящей жизни и его бесполезность в будущей.

1. Объяснив, что снисхождение весьма полезно, что оно составляет верх совершенства, и что сам он, достигнувший совершенства больше всех, вернее же и превзошедший тем, что не брал (содержания от учеников), также снисходя больше всех, показав нам и время, когда нужно то и другое, совершенство и снисхождение, (апостол) далее с большей силой укоряет (коринфян), внушая, что поступок их, кажущийся следствием совершенства, есть напрасный труд. Он не говорит этого ясно, чтобы они не ожесточились, но выражает своими суждениями. Сказав прежде, что они грешат против Христа, погубляют братий и сами не получают никакой пользы от совершенного знания, если оно не соединено с любовью, теперь он опять обращается к общеизвестному примеру и говорит: «Не знаете ли, что бегущие на ристалище бегут все, но один получает награду?» Говорит это не в том смысле, будто из всех может спастись только один, — да не будет, — но что мы должны прилагать великое тщание. Как там из многих, выходящих на поприще, увенчиваются не многие, а только один достигает этого, и потому не достаточно выйти лишь на подвиг, намастить себя и бороться, так и здесь не достаточно лишь уверовать и подвизаться как‑нибудь, но если мы не будем подвизаться так, чтобы показать себя безукоризненными до конца и достигнуть награды, то не получим никакой пользы. Хотя бы ты, говорит, считал себя совершенным по знанию, однако ты еще не достиг всего; на это он намекает словами: «так бегите, чтобы получить», из которых следует, что они еще не достигли. Затем научает и способу достижения. «Все», говорит, «подвижники воздерживаются от всего» (ст. 25). Что значит: от всего? Не так, что от одного воздерживается, а в другом грешит, но воздерживается и от чревоугодия, и от сладострастия, и от пьянства, и от всех вообще страстей. Так бывает, говорит, даже при внешних подвигах; подвизающимся нельзя во время борьбы ни напиваться, ни прелюбодействовать, чтобы не ослабить сил, ни заниматься чем‑нибудь другим; но, воздерживаясь совершенно от всего, они занимаются только упражнениями. Если же так бывает там, где венец дается одному, то тем более должно быть здесь, где больше щедрости; здесь не один только увенчивается, и самые награды гораздо выше подвигов. Потому он, желая пристыдить их, говорит: «те для получения венца тленного, а мы — нетленного. И потому я бегу не так, как на неверное» (ст. 25‑26). Пристыдив их тем, что бывает у внешних (язычников), (апостол) указывает потом на самого себя. Это лучший способ учения; потому он постоянно поступает так. Что же значит: «не так, как на неверное»? Я имею в виду, говорит, известную цель, подвизаюсь не тщетно и не напрасно, как вы. В самом деле, какая вам польза от того, что вы входите в идольские капища и как бы выказываете свое совершенство? Никакой. Я же — не так, но все, что ни делаю, делаю для спасения ближних; показываю ли совершенство, — это для них; снисхождение ли, — это для них; превосходство ли пред Петром тем, что не беру, — это для того, чтобы они не соблазнились; уничижение ли более всех, обрезываясь и остригаясь, — это для того, чтобы они не преткнулись. Вот что значит: «не так, как на неверное». А ты, скажи мне, для чего ешь в капищах? Не можешь представить никакой основательной причины: пища не приближает тебя к Богу; ешь ли, ничего не приобретаешь: не ешь ли, ничего не теряешь; следовательно, ты идешь напрасно и без цели; это и значит: на неверное. «Бьюсь не так, чтобы только бить воздух». Этими словами также выражает, что он действует не напрасно и без цели. Я имею (врага), говорит, которого поражаю, т. е. диавола; а ты не поражаешь его, а попросту истощаешь свои силы. Так он говорит потому, что щадит их; раньше высказав им сильное обличение, он здесь смягчает укоризну, отлагая сильный удар к концу речи. Теперь говорит, что они делают это тщетно и напрасно, а после доказывает, что таким поведением они навлекают погибель на свою голову и, кроме вреда братии, сами делаются виновными. «Но усмиряю и порабощаю тело мое, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным» (ст. 27). Здесь он показывает, что они и преданы чревоугодию, и не обуздывают этой страсти, и под предлогом совершенства удовлетворяют ей — о чем он и выше с сожалением говорил: «пища для чрева и чрево для пищи» (6:13). От пресыщения рождается как блуд, так и идолослужение; потому он справедливо во многих местах поражает эту болезнь. Показав, сколько бедствий он потерпел за проповедь, он вместе с тем указывает и на это; я исполнял, говорит, больше, нежели сколько было заповедано, хотя это для меня было не легко, — все, говорит он, терпим, — но кроме того принимаю на себя и тот великий труд, чтобы жить воздержно. Хотя трудно преодолеть похоть и силу желудка, однако я обуздываю его, не предаюсь этой страсти, но всячески стараюсь, чтобы не увлечься ею.

2. Не думайте, что я успеваю в этом без труда; нет, это для меня подвиг, воздержание и борьба с природой, которая непрестанно восстает и домогается свободы; но я не уступаю, а укрощаю и подчиняю ее с великими усилиями. Говорит он это для того, чтобы никто не отчаивался в подвигах добродетели из‑за трудности дела; потому и выражается так: «усмиряю и порабощаю». Не сказал: уничтожаю или отсекаю, потому что плоть не есть враг; но: усмиряю (υπωπιαζω — бью по лицу) и порабощаю, что свойственно господину, а не врагу, учителю, а не злодею, пестуну, а не противнику. «Дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным». Если же Павел, учитель столь многих, опасался этого, и опасался после того, как распространил проповедь, сделался благовестником и получил господство над вселенной, то что должны сказать мы? Не думайте, говорит, будто для вашего спасения достаточно того, что вы уверовали; если мне, который проповедал, учил, обратил тысячи людей, недостаточно этого для спасения, когда сам себя не буду вести безукоризненно, то тем более вам. Потом он переходит к другим примерам; и как прежде указывал на апостолов, на общий обычай, на (ветхозаветных) священников и на себя самого, так здесь указывает на олимпийские игры. А затем, указав на себя, опять обращается к событиям Ветхого завета. Намереваясь произнести весьма сильное слово, он предлагает наставление в общем виде и беседует не только о ближайшем, но и о всех вообще недугах коринфян.