к Римлянам | 7 глава

Глава 7

1. Разве вы не знаете, братия (ибо говорю знающим закон), что закон имеет власть над человеком, пока он жив? 2. Замужняя женщина привязана законом к живому мужу; а если умрет муж, она освобождается от закона замужества. 3. Поэтому, если при живом муже выйдет за другого, называется прелюбодейцею; если же умрет муж, она свободна от закона, и не будет прелюбодейцею, выйдя за другого. 4. Так и вы, братия мои, умерли для закона телом Христовым, чтобы принадлежать другому, Воскресшему из мертвых, да приносим плод Богу.

(1. Разве вы не знаете, братия (ибо говорю знающим закон), что закон имеет власть над человеком, пока он жив? 2. Женщина, подчиненная мужу, привязана законом к живому мужу; а если умрет муж, она освобождается от закона мужа. 3. Поэтому, если при живом муже выйдет за другого, называется прелюбодейцею; если же умрет муж, она свободна от закона, чтобы не быть прелюбодейцею, выйдя за другого. 4. Так и вы, братия мои, умерли для закона телом Христовым, чтобы принадлежать другому, Воскресшему из мертвых, да приносим плод Богу.)

Хотя апостол уже достаточно (и как бы вкратце) разрешил вопрос об отмене закона, потому что* вопрос этот и сам по себе труден и может породить множество других вопросов, теперь подробнее говорит он о том, в каком именно смысле закон отменен для нас. А затем показывает, насколько способствует сие нашему благу. Поелику закон, удерживая нас в подчинении вне Христа, мог только нас осудить. И чтобы никто не обвинил в этом сам закон, апостол отвечает и опровергает возражения плоти там, где изящно и подробно говорит об употреблении закона.

1) Разве вы не знаете. Общее положение состоит в том, что закон дан людям только с той целью, чтобы руководить ими в настоящей жизни. У мертвых же ему не остается никакого места. Впоследствии апостол добавляет к этому положение, что мы умерли для закона в теле Христовом. Некоторые разумеют так, что власть закона продолжается до тех пор, пока имеет силу его применение. Однако, поскольку мнение это весьма туманно и не вполне соответствует следующему за этим положению, я предпочел бы согласиться с теми, кто относит сказанное к жизни мужа, но не закона. И сам вопрос весьма действен для утверждения той несомненности, о которой идет речь. Ибо апостол показывает, что это не ново и не неизвестно для них, но признается за данное всеми людьми.

2) Ибо говорю знающим закон. Это взятое в скобки предложение следует относить к тому же, к чему относится и все утверждение, как если бы апостол сказал: ему известно, что они не настолько неопытны в законе, чтобы сомневаться по этому поводу. Хотя сие можно относить ко всем законам вообще, достаточно разуметь здесь лишь закон Божий, о котором и идет речь. То же, что некоторые думают, будто знание закона приписано римлянам потому, что правили они властью своею над большей частью мира, звучит по-детски. Ибо апостол обращается отчасти к иудеям и другим пришельцам, а отчасти к плебеям и неученым людям. Более того, он имеет в виду прежде всего иудеев, коих и затрагивал вопрос об отмене закона. И чтобы те не подумали, что он с ними хитрит, апостол показывает, что провозглашает вполне всеобщий и всем известный принцип, о котором не могли не знать те, кто с детства обучался закону и в нем воспитывался.

3) Замужняя женщина. Добавляет он это, чтобы показать, что мы так избавлены от закона, что он по праву уже не имеет над нами никакой (Не обязаны мы ему повиноваться) власти. Хотя (И иначе мог бы доказать утверждаемое им) он мог сие доказать и иным образом, но, поскольку пример этот лучше всего иллюстрирует обсуждаемый вопрос, апостол добавил его ради вящего подтверждения своей мысли. Впрочем, чтобы кто не смутился тем, что сравниваемые вещи не вполне соответствуют друг другу, следует отметить, что апостол немного ушел в сторону для смягчения жесткости своей речи. Излагая сравнение по порядку, он должен был бы сказать: женщина после смерти мужа освобождена от брачных уз, а закон, занимающий по отношению к нам место мужа, для нас умер. Следовательно, мы свободны от его власти. Однако, чтобы не оскорбить иудеев жесткостью речи, сказав, что закон для нас умер, он обратил фразу, заявив, что мы умерли для закона. Некоторым кажется, что он доказывает здесь от меньшего к большему, но, опасаясь натянутости, я предпочитаю прежний, более простой смысл.

Итак, все доказательство можно свести к следующей цепочке:

Жена по закону покорна живому мужу так, что не может уйти к другому. После же смерти мужа избавляется от уз закона, чтобы свободно могла выйти замуж за того, за кого хочет. А затем следует вывод: Закон был для нас словно муж, под игом которого мы жили, пока он не умер для нас. После же закона нас воспринял Христос, то есть Он соединил с Собой тех, кто освободился от закона.

Итак, обрученные с воскресшим из мертвых Христом, должны мы лишь к Нему прилепляться, и, поскольку жизнь Христова после воскресения вечна, поэтому в будущем уже не будет никакого развода.

Далее, название закона здесь используется не в одном и том же смысле, но в одном месте означает взаимное брачное право, в другом — власть мужа, которой покоряется жена, в третьем — учение Моисеево. И следует думать, что Павел говорит здесь о той лишь части, которая свойственна Моисееву служению. Поелику Бог дал нам десять заповедей, говорящих о том, что правильно и как следует жить, не подобает нам мечтать об отмене сего закона, ибо воля Божия утверждена навечно. Поэтому (Далее) будем помнить, что освобождение сие касается не самой той праведности, которой учит закон, а суровости его требований и следующего за сим проклятия. Итак, правило доброй жизни, предписанное законом, не отменено. Но отменено то его свойство, которое противостоит обретенной Христом свободе, а именно: то, что закон требует наивысшего совершенства; и поскольку мы его не демонстрируем, делает нас повинными вечной смерти. Впрочем, поскольку апостол не хотел здесь отвлекаться на то, что относится собственно к брачному праву, то не беспокоился он о строгом перечислении всех случаев, освобождающих жену от власти мужа. Поэтому было бы неправильно пытаться извлечь отсюда учение о браке.

4) Телом Христовым. Во-первых (Ибо), Христос, получив крестный трофей, восторжествовал над грехом, но чтобы достичь сего, надо было разорвать рукописание, объявлявшее нас виновными. Рукописанием тем был закон, который, покуда имел силу, делал нас повинными в грехе. Поэтому и называется он силою греха. Итак, упразднением сего рукописания освобождены мы были телом Христовым, повешенным на древе. Однако апостол идет дальше и говорит, что узы закона отменены не для того, чтобы мы жили по собственному разумению, как распоряжается сама собой вдова, не вышедшая замуж вторично, но что мы уже связаны с другим мужем, более того, перешли от закона ко Христу, как бы из рук в руки. Между прочим, смягчает он жесткость своего утверждения, говоря, что Христос, чтобы привить нас к Своему телу, избавил нас от ига закона. Ибо, если Христос и покорился закону на время, не справедливым было, однако, чтобы закон над Ним властвовал. Далее, ту свободу, которая в собственном смысле принадлежит Ему Одному, Он сообщает также Своим членам. Поэтому не стоит дивиться, ежели избавил Он от ярма закона тех, кого связал с Собою священными узами, чтобы были они едины с телом Его.

Воскресшему из мертвых. Уже сказали мы, что Христос занял для нас место закона, чтобы кто не вообразил свободу вне Христа, и не покушался развестись с законом, еще не умерев для него. Апостол пользуется сим перифразом для показа вечности той жизни, которую Христос получил (Имеет) по Своему воскресению, чтобы христиане знали: союз с Ним является вечным. О духовном союзе Христа со Своей Церковью подробнее смотри в Еф , Гл. 5.

Да приносим плод Богу. Апостол всегда приводит целевую причину, чтобы не дать повод плоти своей (Нашей) к вседозволенности и похоти (Не думали мы, что) под тем предлогом, что Христос избавил нас от рабства закону. Ибо (Причина же приносить Ему плод в том, что приобрел нас Себе и неким образом присвоил) принес Он нас с Собою в жертву Отцу и возрождает нас для той цели, чтобы новизной своей жизни приносили мы плод Богу. Знаем же мы, какие плоды требует от нас небесный Отец, а именно: плоды святости и праведности. И не противоречит нашей свободе то, что служим мы Богу. Более того (Итак), если хотим мы пользоваться этим Христовым благодеянием, не позволительно нам мыслить ни о чем, кроме продвижения славы Божией, для чего и воспринял нас Христос. Иначе остаемся мы не только под властью закона, но и под господством греха и смерти.

5. Ибо, когда мы жили по плоти, тогда страсти греховные, обнаруживаемые законом, действовали в членах наших, чтобы приносить плод смерти; 6. Но ныне, умерши для закона, которым были связаны, мы освободились от него, чтобы нам служить Богу в обновлении духа, а не по ветхой букве.

(5. Ибо, когда мы жили по плоти, тогда страсти греховные, возникающие через закон, действовали в членах наших, чтобы приносить плод смерти; 6. Но ныне освобождены мы от закона, в котором удерживались, умерши для него, чтобы нам служить в обновлении духа, а не по ветхой букве.)

5) Ибо, когда. Апостол показывает здесь от противного, сколь скверным образом ревнители закона еще удерживают верных под его властью. Ибо, покуда господствует и процветает буквальное законническое учение без Христова духа, похоть плоти не сдерживается, но скорее возбуждается. Откуда следует, что царство праведности не утвердится по тех пор, пока Христос не освободит нас от закона. Одновременно Павел учит, какие дела подобают тем, кто избавлен от закона. Итак, покуда человек удерживается под ярмом закона, то, постоянно греша, не обретает он ничего, кроме смерти. Но если закон рабства порождает одни лишь грехи, то избавление от него, наоборот, должно вести нас к праведности. Если закон вел к смерти, то избавление ведет к жизни. Но размыслим над собственными словами Павла. Желая описать то время, когда покорны мы были власти закона, говорит, что тогда мы жили по плоти. Откуда разумеем, что все те, кто находится под законом, получают от него лишь то, что слышат его внешние повеления (Научаются им извне) без какого-либо плода и результата. Ведь лишены они Духа Божия. Поэтому необходимо им оставаться (Быть) полностью порочными и извращенными, покуда не придет лучшее врачевство для исцеления их недуга. И отметь выражение, обычно употребляемое Писанием: жить по плоти, то есть быть наделенным одними лишь природными дарованиями, без особой благодати, коей Бог наделяет Своих избранных. Далее, если вся настоящая жизнь заключена только в пороке, отсюда явствует, что никакая часть души не является по природе целомудренной, и сила свободной воли состоит лишь в том, чтобы, словно стрелы, метать во все стороны превратные страсти.

Страсти греховные, обнаруживаемые законом. То есть, закон возбуждает в нас превратные страсти, действующие (Воздействующие) во всех частях нашей сущности. Ибо нет такой части, которая не служила бы извращенным страстям. В этом и состоит дело закона, ежели внутрь нас не войдет учитель Дух, то есть: еще больше возжигать (Возбуждать.) сердца наши, чтобы кипели они подобными похотями. Однако заметь, что здесь закон сравнивается с порочной человеческой природой, извращенность которой безумствует тем сильнее, чем больше обличается укорами справедливости. Затем апостол добавляет (Ибо грешники могут лишь день ото дня все больше и больше навлекать на себя гнев Божий. Поэтому выше говорит апостол, что собирают они для себя сокровище гнева.): покуда плотские страсти господствуют под властью закона, они приносят плод к смерти, показывая тем самым, что закон сам по себе для нас смертелен. Откуда явствует, как неразумны те, кто столь сильно желает для себя сего смертоносного рабства.

6) Но ныне, ... освободились. Здесь апостол следует своему доказательству от противного: ежели узы закона до сих пор были бессильны (Ничего иного не производил, а только чтобы мы грешили, значит, потому освобождаемся) обуздать плоть, и скорее являлись побуждением ко греху, отсюда следует, что нас надо было освободить от этих уз, чтобы мы перестали грешить. Если же для того были избавлены мы от рабства закону, чтобы служить Богу, значит гнусно поступают те, кто выводит отсюда позволение грешить. И нечестиво говорят учащие, что узда для похоти тем самым ослаблена. Итак, заметь, что мы только тогда освобождаемся от закона, когда, избавившись от его суровых требований и проклятия, наделяемся от Бога Его же Духом, чтобы ходить нам путями Его.

Умерши. Эта фраза исполнена смысла и показывает способ, коим мы избавляемся от закона, а именно: когда закон настолько упраздняется для нас, что мы уже не тяготимся его нестерпимым игом, и его неумолимая суровость не насылает уже на нас проклятия.

В обновлении духа. Дух противопоставляет он букве, ибо прежде чем воля наша будет преобразована Духом Святым, чтобы соответствовать воле божественной, не имеем мы в законе ничего, кроме внешней буквы, которая налагает узду на внешние наши поступки, но никак не сдерживает ярость нашей же похоти. Духу же он потому приписывает обновление, что заступает Он на место ветхого человека, так что и сама буква зовется ветхой, умирая при духовном возрождении.

7. Что же скажем? Неужели от закона грех? Никак. Но я не иначе узнал грех, как посредством закона. Ибо я не понимал бы и пожелания, если бы закон не говорил: не пожелай. 8. Ибо грех, взяв повод от заповеди, произвел во мне всякое пожелание.

(7. Что же скажем? Неужели закон есть грех? Никак. Но я не иначе узнал грех, как посредством закона. Ибо я не знал бы и пожелания, если бы закон не говорил: не пожелай. 8. Ибо, взяв повод от заповеди, грех произвел во мне всякое пожелание.)

7) Что же. Поелику сказано, что нам надлежит освободиться от закона, чтобы служить Богу в обновлении Духа, кажется, что в законе имеется некий порок, будто закон толкает нас ко греху. Однако, поскольку сие совершенно абсурдно, апостол по праву приступает здесь к опровержению сего мнения. Спрашивая, является ли закон грехом, имеет в виду следующее: порождает ли закон грех таким образом, что вину за грех следует приписать закону?

Но я не иначе узнал грех. Итак, грех пребывает в нас, а не в законе, потому что* причина его состоит в превратной похоти нашей же плоти. Однако (Приходим же.) приходим мы к познанию греха, узнав прежде о праведности Божией, объявленной нам в законе. Ибо ты не понимал бы без закона, какова разница между добрым и злым. Но мы либо предельно тупы (Глупы) и не видим собственной порочности, либо становимся глупыми, слушая льстивые речи, о чем будет сказано далее.

Ибо я не знал бы и пожелания. Итак, мы видим повторение предыдущего предложения, в котором апостол доказывает, что неведение греха, о коем шла речь, состоит именно в том, что не замечает он собственной похоти. Апостол сознательно говорит лишь об одной стороне дела, где лицемерие царит в наибольшей степени, лицемерие, связанное с успокоенностью и самопотворствованием. Ибо никогда люди не были настолько лишены рассудительности, чтобы не сохранить в себе некое различение своих же внешних дел. Более того, они так же вынуждены осуждать свои преступные замыслы, как и не могут не похвалить свою же правую волю. Однако порок похоти менее различим и запрятан глубже в тайниках души. Откуда и происходит, что он никогда не осознается, покуда люди судят о себе собственным умом. Апостол не хвалится тем, что лишен этого порока, но говорит, что потворствуют себе так, что по сути не вменяет себе этот порок. Ибо человек, обманываясь и не веря, что похоть мешает праведности, лишь тогда осознает себя грешником, когда видит, что похоть запрещается законом, та похоть, от которой не свободен никто. Августин говорит, что под этим словом Павел разумеет весь закон, что истинно, если понимать сие в должном смысле. Ибо там, где Моисей показывает то, чего следует остерегаться, чтобы не оскорбить нам ближнего своего, он подразумевает запрещение и самой похоти, относящейся ко всему запрещенному. Несомненно, что дальнейшими заповедями осудил бы он все превратные страсти, коими похотствуют души наши, однако же есть большая разница между сознательной волей и тлеющим в нас желанием. Итак, в последней заповеди Бог требует от нас такого целомудрия, чтобы порочная похоть не провоцировала нас ни на какое зло, даже если и не даем мы на него согласия. Поэтому я и говорю, что Павел здесь поднимается выше того, что вмещает обычное человеческое понимание. Ибо общественные законы заявляют, что наказывают за поступки, а не за помыслы. Также и философы тонко помещают в душе как добродетели, так и пороки. Однако Бог сею заповедью достигает той похоти, которая скрыта даже для воли. Поэтому и не считается она за порок. И не только среди философов считается она простительной. Сегодня и паписты упорно твердят, что в возрожденных эта похоть не является грехом. Однако Павел говорит, что постиг вину свою из сей скрытой болезни. Откуда следует, что все страдающие ею никак не достойны извинения, если только Бог не простит им их вины. Между тем надо отличать превратную похоть, доводящую до согласия с собою, от той похоти, которая так затрагивает и тревожит сердце, что останавливается как бы на половине.

8) Взяв повод. Итак, от греха и порочности плоти рождается все дурное, в законе же имеется лишь повод. Хотя может показаться, что говорит он лишь о побуждении ко греху, когда похоть наша возбуждается через закон, разжигаясь к большему безумию. Однако я отношу сие прежде всего к осознанию, как если бы было сказано: [закон] обнаружил во мне всяческое пожелание, которое, покуда оставалось сокрытым, казалось и вовсе отсутствующим. Но я не возражаю и против того, что плоть еще больше провоцируется законом к похоти, и выявляет себя также и на этом пути, что могло происходить и с самим Павлом. Однако сказанное мною о внешнем проявлении, кажется, больше подходит контексту данного места. Ибо апостол тут же добавляет.

Ибо без закона грех мертв. 9. Я жил некогда без закона; но когда пришла заповедь, то грех ожил, 10 а я умер; и таким образом заповедь, данная для жизни, послужила мне к смерти, 11. потому что грех, взяв повод от заповеди, обольстил меня и умертвил ею. 12. Поэтому закон свят, и заповедь свята и праведна и добра.

(Ибо без закона грех мертв. 9. Я жил некогда без закона; но когда пришла заповедь, то грех ожил, 10 я же умер; и заставил заповедь для жизни послужить мне к смерти, 11. потому что грех, взяв повод от заповеди, увел меня с пути и через это умертвил. 12. Поэтому закон свят, и заповедь свята и праведна и добра.)

Ибо без закона грех мертв. Здесь он яснейшим образом говорит о том, какой смысл имеет все сказанное выше. Как если бы сказал: без закона знание о грехе словно бы похоронено. Сие есть общее положение, к которому вскоре приводит поясняющий пример. Поэтому дивлюсь я, о чем думали переводчики, когда перевели это место в несовершенном прошедшем, как если бы Павел говорил здесь о себе. Ведь легко видеть, что он хотел начать с общего утверждения, а затем проиллюстрировать его на своем примере.

9) Я некогда жил. Апостол дает понять, что некогда было время, когда грех в нем был мертв. Не следует думать, что в прошлое время апостол жил без закона, ведь слово «жил» имеет здесь особое значение. Поелику отсутствие закона делало так, что он жил, то есть, надмевавшись своей праведностью, приписывал себе жизнь, будучи в то же время мертвым. Чтобы же предложение стало более ясным, разумейте его так: Когда некогда был я без закона, то жил. Я утверждаю, что глагол несет здесь особое ударение, потому что*, воображая себя праведным, он и приписывал себе жизнь. Итак, смысл в следующем: Когда грешил я, отложив знание о законе, тогда грех дремал, я не замечал его, и он казался почти что мертвым. Я же, напротив, поскольку не казался себе грешником, успокаивался, считая, что обладаю жизнью. Ибо смерть греха есть жизнь для человека. И наоборот, жизнь греха для человека — смерть. Однако спрашивается, когда было то время, в которое приписывал он себе жизнь через незнание или (как сам он говорит) отсутствие закона? Ибо несомненно, что был он наставлен в законе с младенчества, но то было буквальным знанием закона, не смиряющим его учеников. Ибо, как говорит он в другом месте (2Кор 3:14), перед иудеями висит покрывало, чтобы не видеть им света в законе. Так и сам он, некогда лишенный Духа Христова, имел покрывало на своих очах, ублажая себя личиною внешней праведности. Итак, называет отсутствующим тот закон, который, хотя и был перед глазами, не затрагивал его мыслью о суде Божием. Так засланы покрывалом и очи лицемеров, чтобы не видели они, чего именно требует заповедь, запрещающая нам вожделеть.

Когда пришла заповедь. Здесь он, наоборот, называет закон пришедшим, потому что* начал он пониматься истинным образом. Итак, закон воскресил грех словно из мертвых, поскольку Павел обнаружил, какой порочностью исполнено его сердце, и одновременно умер сам. Будем же всегда помнить, что говорит он здесь о неразумном уповании, в котором почивают лицемеры, льстя себе и потакая своим грехам.

10) И таким образом. Здесь высказаны две вещи: заповедь показывает нам путь жизни в праведности Божией, и поэтому дана для того, чтобы, соблюдая закон Господень, достигли мы блаженной вечности, если не помешает нам наша порочность. Впрочем, потому что* никто из нас не повинуется закону должным образом — так что мы, скорее, всеми силами стремимся на тот путь, с которого закон призывает нас сойти, — он и не может принести нам что-либо кроме смерти. Так надобно различать между природой закона и нашим пороком. Откуда следует, что случайно то, что закон наносит нам смертельную рану, подобно тому, как неизлечимая болезнь еще больше обостряется от спасительного врачевства. Я признаю, что случайность сия по сути неизбежна, и поэтому закон по отношению к Евангелию зовется служением смерти. Однако пребывает незыблемым то, что не по своей природе он приносит нам вред, но постольку, поскольку порочность наша заслуживает и навлекает на нас его проклятие.

11) Обольстил меня. (Ибо хотя все наши дела, даже когда от нас сокрыта воля Божия, полны ошибок, однако же тогда мы заблуждаемся как бы по неведению. Когда же вперед выступает закон, показывающий, каким путем надобно идти, то одновременно он показывает и наши ошибки, демонстрируя, насколько отошли мы от праведности, что и называется сойти с пути. Итак, грех, чтобы заставить нас заблуждаться, берет повод от закона. И отвращенных от пути жизни держит он запутанными в сетях смерти. Итак, следует, что закон не есть причина греха, но лишь повод к нему.) Истинно то, что, хотя воля Божия и сокрыта от нас и не сияет нам никакое учение, все равно весь путь человека суетен и полон ошибок. Более того, покуда закон не покажет путь правильной жизни, мы можем лишь заблуждаться. Однако, поскольку лишь тогда начинаем мы чувствовать заблуждение, когда Господь понуждает нас к этому, возвысив Свой глас, то Павел справедливо говорит, что там, где обнаруживается грех, мы уводимся с правильного пути. Итак, глагол εξαπαταν следует разуметь не о самой вещи, а об ее знании, потому что* через закон проясняется то, насколько уклонились мы от пути праведности. Поэтому необходимо перевести слово сие, как «увести с пути«. Поскольку грешники, бывшие до этого спокойными, разумея, что идут они к смерти, начинают тяготиться и не нравиться самим себе тогда, когда скверна греха выставляется законом напоказ. Далее, слово «повод» внушает нам мысль, что закон сам по себе не смертоносен, но смертоносность его происходит от чего-то другого и является как бы привходящей.

12) Поэтому закон свят. Некоторые считают слова «заповедь» и «закон» повторением одного и того же. Я согласен с ними, однако утверждаю, что здесь содержится некое подчеркивание. То есть, сам закон, и все, что предписывается законом, все это свято, следовательно, достойно наивысшего уважения; справедливо — следовательно не содержит в себе ничего несправедливого; добро — следовательно лишено какого-либо порока. Так апостол защищает закон от всевозможных обвинений, чтобы кто не дерзнул обвинить его в отсутствии благости, справедливости и святости.

13. Итак, неужели доброе сделалось мне смертоносным? Никак; но грех, оказывающийся грехом потому, что посредством доброго причиняет мне смерть, так что грех становится крайне грешен посредством заповеди.

(13. Итак, доброе сделалось мне смертоносным? Никак; но грех, чтобы явиться ему грехом, посредством доброго причиняет мне смерть, чтобы грех стал крайне грешен посредством заповеди.)

Итак, неужели доброе. До сей поры апостол защищал закон от всяческой клеветы, однако так, что оставалось сомнение: не является ли сам закон причиной смерти? Более того, умы людские запутываются в этом вопросе: как могло произойти, что особое благодеяние Божие обернулось для нас одной лишь смертью? Итак, апостол отвечает теперь на сие возражение, отрицая, что из закона происходит смерть, хотя, навлекая на нас эту смерть, грех и берет от закона повод. Пусть данный ответ по виду и противоречит тому, что апостол сказал ранее, а именно, что он заставил заповедь, данную для жизни, обернуться ему к смерти, однако же на самом деле противоречия здесь нет. Ведь ранее он имел в виду, что по порочности нашей происходит то, что злоупотребляем мы законом к собственной погибели, против которой закон выступает по природе. Здесь же отрицает, что закон — это материя смерти, так что подобает его в ней винить. 2Кор 3:7 говорит о законе свободнее, называя его служением смерти. Однако же апостол поступает так, как обычно делают во время спора, подразумевая не природу закона, а ложное мнение о нем своих противников.

Но грех. Сохраняя все остальное, я считаю, что данное место следует читать, как я его перевел. Поэтому смысл таков: грех неким образом оправдывает себя, прежде чем обнаруживается законом. Когда же открывается он по пришествии закона, тогда в собственном смысле именуется грехом, и является тогда тем более преступным и (так сказать) греховным, что благость закона обращает нам в погибель. Ибо весьма погибельной подобает быть той вещи, которая спасительное по природе превращает в приносящее вред. Смысл таков: надобно было законом открыть мерзость греха, потому что* если бы грех не выявился столь жутким и страшным образом, он не считался бы грехом. Явление же его тем более ужасно, что жизнь он обращает нам в смерть. Поэтому устраняется возможность для всяческих извинений.

14. Ибо мы знаем, что закон духовен, а я плотян, продан греху. 15. Ибо не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю. 16. Если же делаю то, чего не хочу, то соглашаюсь с законом, что он добр, 17. а потому уже не я делаю то, но живущий во мне грех.

(14. Ибо мы знаем, что закон духовен, а я плотян, продан греху. 15. Ибо не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю. 16. Если же делаю то, чего не хочу, то соглашаюсь с законом, что он добр, 17. а потому уже не я делаю то, но живущий во мне грех.)

14) Ибо знаем мы, что закон. Теперь апостол приступает к более подробному описанию различия между законом и человеческой природой, чтобы яснее уразумелось, откуда произошло зло смерти. Затем предлагает он пример возрожденного человека, в котором остатки плоти так противятся закону Господню, что дух, однако, охотно соглашается с законом. Но вначале (как уже сказали) сравнивает он с законом голую природу. Поелику же в человеческих делах нет большего разногласия, чем между духом и плотью, то закон объявляется духовным, а человек плотяным. Итак, каково сходство человеческой природы с законом? Такое же, как света с тьмою. Далее, называя закон духовным, означает он не только то, что закон требует внутреннего сердечного чувства, как толкуют некоторые, но, будучи противопоставлением, слово «духовный» имеет значение противоположное слову «плотской». Прежде место сие токовали так: закон духовен, то есть связывает не только в отношении внешних дел, но налагает узду и на сердечные чувства, требуя искренней любви к Богу. И так между плотью и духом выражается противопоставление. Однако из контекста явствует, и уже ранее явствовало некоторым образом, что под плотью разумеется все, что выносит человек из матерней утробы. Плотью же люди зовутся в том качестве, в каковом рождаются и покуда сохраняют свое происхождение. Поелику, будучи порочными, не разумеют ничего, кроме грубого и земного. Дух же зовется восстановлением испорченной природы, когда Бог обновляет нас по Своему образу. Отсюда и слова о том, что Дух есть дар, коим производится в нас обновление. Поэтому целомудрие закона противопоставляется человеческой природе. Итак, смысл следующий: закон требует от нас небесной и как бы ангельской праведности, в которой не было бы никакого пятна, подлежащего изглаживанию. Я же, плотяной человек, не способен ни на что, кроме противления ему. Толкование же Оригена, которое и ранее у многих вызывало смех, недостойно даже опровержения. Ибо он думает, что Павел потому назвал закон духовным, что Писание не следует понимать буквально. Но как относится это к настоящему вопросу?

Продан греху. Данная фраза говорит о том, что может плоть сама по себе. Ибо человек по природе своей не в меньшей степени раб греха, чем являются рабами купленные за деньги слуги, которыми господа пользуются не иначе как ослами и быками, по своей прихоти. Ибо мы так починяемся власти греха, что весь разум, все сердце, все наши действия стремятся ко греху. Принуждение при этом я отрицаю, ведь грешим мы добровольно, ибо грех не был бы грехом, если бы не был добровольным. Однако мы так привержены греху, что добровольно можем лишь грешить. Поелику злоба, господствующая в нас, ведет нас к этому. Значит сравнение сие означает не вынужденное (как говорят некоторые), а добровольное подчинение, коему привержены мы по врожденному рабству.

15) Ибо не понимаю, что делаю. Теперь апостол переходит к более частному примеру уже возрожденного человека, на котором будет яснее видно и то, и другое, а именно: и каково разногласие закона Божия с человеческой природой, и как закон сам по себе не порождает смерть. Ведь, когда плотской человек всей душою отдается греховной похоти, кажется, что грешит он по столь же свободному выбору, как если бы в его власти находилось и усмирять грех. Так что среди многих возобладало губительное мнение, что человек по природной способности может выбирать что угодно без помощи божественной благодати. Но поскольку воля верующего влечется к добру Духом Божиим, отсюда ясно видна испорченность нашей природы, которая упорно сопротивляется и стремится к противоположному. Итак, пример сей, относящийся к возрожденному человеку, весьма удачен, чтобы познал ты, сколь велико разногласие нашей природы с праведностью закона. Отсюда также проистекает доказательство и другой посылки, проистекает яснее, нежели просто из рассмотрения голой человеческой природы. Ибо, если закон порождает в совершенно плотском человеке одну лишь смерть, в отношении него легко ошибиться, и у нас останется сомнение: откуда же происходит порок? В возрожденном же человеке закон приносит спасительные плоды, откуда явствует, что только плоть мешает ему животворить, и вовсе не от самого себя порождает он смерть.

Итак, чтобы уразуметь лучше и точнее сие рассуждение, отметим, что битва, о которой идет речь, возникает в человеке не ранее, чем будет он освящен Духом Божиим. Ибо человек, предоставленный своей природе, отдается похоти целиком и без всякого сопротивления. Хотя нечестивые и ранятся жалом совести, и не могут льстить себе в пороках своих так, чтобы вовсе не чувствовать некую горечь, отсюда, однако, нельзя заключить, что они ненавидят зло или что любят добро. Ибо Господь позволяет им мучиться таким образом, чтобы как-то явить им Свой суд, а не для того, чтобы внушить им любовь к праведности или ненависть ко греху. Поэтому между нечестивыми и верующими имеется то различие, что первые никогда так не ослепляются и не ожесточаются, чтобы, будучи уличенными в своих преступлениях, не осудить их по совести. Ведь в них не угасло совершенно разумение, с помощью которого различают они между добром и злом. Кроме того, от понимания зла своего поражаются они великим страхом, лицезрея в этой жизни образ грядущего осуждения. Тем не менее, грех нравится им от всего сердца, поэтому почивают они в нем без какого-либо желания сопротивляться. Ибо то жало совести, которое их тревожит, скорее происходит из противоречивости суждения, нежели от противной воли.

Напротив, благочестивые, в которых началось божественное возрождение, разделены внутри так, что главное желание сердца устремлено у них к Богу, просит небесной праведности и ненавидит грех. Однако остатки плоти влекут их обратно к земле. Поэтому, разделяясь в себе таким образом, они и сами насилуют свою природу, и чувствуют ее насилие над собою. И осуждают грехи свои, не только вынужденные к этому здравым рассуждением, но и потому, что гнушаются ими искренним чувствованием сердца, и из-за них ненавидят самих себя. Сие есть христианская брань, о которой Павел говорит в Послании к Галатам (5:17), брань между плотью и духом. Поэтому хорошо сказано, что плотской человек отдается греху с полным согласием и сочувствием души. Ведь внутреннее разделение начинается лишь тогда, когда призывается он Господом и освящается Духом. Ибо возрождение только начинается в этой жизни. Пребывающие же в человеке остатки плоти всегда следуют порочным наклонностям, и таким образом воздвигают брань против Духа. Несведущие же, не разумея, о чем говорит апостол и по какой именно причине, думают, что здесь описывается сама природа человека. Разумеется, у философов описание человеческой природы именно таково. Однако Писание философствует много возвышеннее, потому что* видит, что в сердце человеческом не осталось ничего, кроме порочности, из-за которой Адам и был лишен образа Божия. Софисты, желая определить свободную волю, или оценить, на что способна природа человека, обычно настаивают на этом отрывке. Однако Павел, как я уже сказал, описывает здесь не голую природу человека. Говорит же он в своем лице о том, сколь велика немощь верных. Общему заблуждению некогда был подвержен и Августин. Однако, истолковав место сие надлежащим образом, не только отрекся от того, чему учил ранее, но и в книге, адресованной Бонифацию, многими доводами доказывает то, что понимать сие можно лишь о верующих. И мы приложим усилия, чтобы читатель яснее уразумел, что именно так и обстоит дело.

Не понимаю. Здесь апостол имеет в виду (Разумеет), что совершаемое им по немощи плоти он не признает за свое, потому что* отвергается этого. Поэтому Эразм поступил не так плохо, когда перевел слово сие как «одобряю». Однако, поскольку это может показаться двусмысленным, я предпочел удержать перевод «понимаю». Откуда заключаем, что по здравому рассуждению учение закона вызывает такое согласие, что верные отвергают нарушение его словно нечто скотское. Поелику же Павел, кажется, говорит, что учит по-другому, нежели предписывает закон, многие толкователи обманулись, думая, что говорит он не от своего лица. Отсюда распространенное заблуждение, что в этой главе описывается характер невозрожденного человека. Однако Павел под преступлением закона разумеет все прегрешения верных, не упраздняющие в них ни страх Божий, ни усердие к деланию добра. Потому отрицает он, что делает заповедуемое законом, что не исполняет его полностью, и неким образом терпит неудачу в своей попытке.

Не то, что хочу. Не думай, что он вечно был в таком состоянии, что не мог делать ничего доброго. Но апостол жалуется, что желаемое им благо не мог он осуществлять с подобающей ревностью, потому что* был неким образом связан в своих действиях. И наоборот, не мог он полностью удерживаться от того, чего не хотел, потому что* хромал по плотской немощи. Итак, благочестивая душа не делает желаемого ею блага, потому что не стремится к нему с неколебимой праведностью. Делает же она нежелаемое ею зло, потому что хочет устоять, но падает или, по крайней мере, спотыкается. Впрочем, сие «желание» и «нежелание» надобно относить к духу, который должен главенствовать в верующих. Ведь и у плоти имеется собственная воля. Но Павел зовет волею то, к чему главным образом стремится его сердце. То же, что противится этому стремлению, называет противным собственной воле. Отсюда можно заключить, что Павел, как мы уже сказали, рассуждает здесь о верующих, в коих обитает некая благодать Духа, выявляющаяся в здравом согласии разума с праведностью закона, потому что* плоти не свойственно ненавидеть грех.

16) Если же делаю то, чего не хочу, соглашаюсь с законом. То есть, в то время как мое сердце успокаивается в законе и наслаждается его праведностью (что несомненно происходит тогда, когда оно ненавидит грех), оно чувствует и исповедует благость закона, так что даже собственный опыт достаточно убеждает нас в том, что закону не следует вменять никакое зло. Более того, закон спасителен для человека, если попадает в правое и чистое сердце. Согласие здесь не надобно разуметь таким же, какое бывает у нечестивых, которые говорят: Вижу лучшее и одобряю, но следую злому (Овид. Метамор.7, 20). А также: Да буду следовать вредному и избегать того, что приносит пользу (Горац. Епист.1, 8; 5, 11.). Ибо они вынужденно подписываются под праведностью Божией, которой иначе были бы полностью чужды по собственной воле. Благочестивые же соглашается с нею с искренней готовностью и желанием, потому что* больше всего хотят воспарить к небесам.

17) А потому уже не я делаю. Это не речь человека, оправдывающего себя в том, что будто бы не имеет вины, подобно тому, как многие беспутные люди считают, что достаточно оправдались, открестившись от своих преступлений и приписав их плоти. Напротив, это свидетельство того, сколь сильно разногласит апостол со своею плотью, будучи водим духовным чувствованием. Ибо верные столь пламенно стремятся к послушанию Богу, что отрицают свою плоть. Далее, место сие ясно свидетельствует, что Павел рассуждает не о ком ином, кроме уже возрожденных благочестивых людей. Ибо, покуда человек остается похожим на себя, — таким, каков он есть по природе, — то заслуженно считается порочным. Однако Павел отрицает здесь то, что полностью порабощен греху, более того, открыто исключает себя из его рабства. Он как бы говорит: в некой части его души остается грех, в то время как сам он с искренним желанием сердца стремится к праведности Божией, и самим делом показывает, что закон Божий запечатлен внутри него.

18. Ибо знаю, что не живет во мне, то есть в плоти моей, доброе; потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. 19. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. 20. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех.

(18. Ибо знаю, что не живет во мне (то есть в плоти моей) доброе; потому что желание есть во мне, но чтобы сделать доброе, того не нахожу. 19. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. 20. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю то, но живущий во мне грех.)

18) Ибо знаю. Апостол говорит, что по природе в нем нет никакого добра. Это значит то же самое, как если бы было сказано: «насколько в моих силах». Ибо в первом предложении апостол осуждает себя за полную порочность, признаваясь, что в нем нет ничего доброго. А затем добавляет уточнение, чтобы не оскорбить благодать Божию, которая также в нем живет, но не является частью плоти. И так еще раз доказывает, что говорит не о каком-либо человеке, но лишь о верном, который из-за остатков плоти и благодати Духа разделен в самом себе. Ведь к чему сие увещевание, если бы в человеке не было части, свободной от порока? Поэтому он уже не плотской. Под именем плоти апостол всегда разумеет все способности человеческой природы, совершенно все, что имеется в человеке, за исключением духовного освящения. Так что название духа, обычно противопоставляющегося плоти, означает ту часть души, которую (Освящает очищенного к праведности) Дух Божий, очистив от проклятия, преображает так, что в ней начинает сиять образ Божий. Итак, и то, и другое имя — как плоти, так и духа — относится к душе. Однако второе к той ее части, которая возрождена, а первое — к той, в которой еще пребывает природное устремление.

Желание ... есть во мне. Апостол не имеет в виду, что в нем нет ничего, кроме бездейственного желания (Бездейственной воли), но отрицает лишь, что этой воле вполне соответствует дела, потому что* плоть удерживает его, чтобы не делал он точно того, чего хочет. Также разумей и то, что следует за этим: делая зло, которого не хочу. Поелику плоть не только мешает верным бежать быстрее, но и полагает на их пути множественные препоны, о которых те претыкаются. Итак, не делают они потому, что не исполняют должного с подобающей ревностью. Поэтому то желание, о котором упомянул апостол, является готовностью веры, когда Дух преобразует верующих так, чтобы те были готовы предоставить свои члены в повиновение Богу. Поелику же реальная способность этому не соответствует, Павел и говорит, что не находит желаемого, то есть последствия своего благого желания. К этому же относится и следующее за этим признание, что не делает он желаемого им добра, но скорее делает зло, которого не желает. Поелику же верные, хотя и воодушевлены в правильном направлении, все равно осознают собственную немощь, то и понимают, что никакое дело их не свободно от вины. Ибо, поскольку Павел говорит здесь не о незначительных проступках верных, а обо всем ходе их жизни, мы делаем вывод, что даже лучшие их дела всегда оскверняются неким пятном греха, чтобы не было у них иной надежды на милость, кроме как в случае прощения их Богом. Наконец, повторяет он это предложение, наделенный небесным светом, говоря, что является верным свидетелем и одобрителем праведности закона. Откуда следует, что, ежели бы сохранилось в нас целомудрие чистой природы, закон не был бы смертоносен, и не противостоит он сам по себе тому человеку, который, находясь в здравом уме, ужасается греха. Однако исцеление происходит здесь от небесного врачевателя.

21. Итак, я нахожу закон, что, когда хочу делать доброе, прилежит мне злое. 22. Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием; 23. но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих.

(21. Итак, я нахожу закон, что, когда хочу делать доброе, прилежит мне злое. 22. Ибо по внутреннему человеку соглашаюсь с законом Божиим; 23. но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греха, который в членах моих.)

Здесь Павел говорит о четверичном законе. Законе Божием, который в собственном смысле зовется так потому, что является правилом праведности, коим правильно устрояется наша жизнь. Сюда же присоединяет он закон ума, называя так склонность верующей души повиноваться божественному закону, потому что* она есть некое сообразование нас с законом Божиим. С другой же стороны, противопоставляет он закон неправедности, и так намекает на ту власть, которую неправедность имеет еще как над невозрожденным, так и над уже возрожденным человеком. Ибо и распоряжения тиранов, какими бы неправедными они ни были, зовутся законом в несобственном смысле. Сему закону греха сопоставляет апостол закон, находящийся в членах, то есть, похоть, пребывающую в этих членах. Делает же он это из-за согласия (Схожести) этой похоти с неправедностью. Что касается первого, то, поскольку многие переводчики понимают здесь слово «закон» в собственном смысле, они мысленно добавляют κατα, либо διά. Так Эразм перевел «через закон», как если бы Павел попрекал свой врожденный порок под водительством божественного закона. Однако, если не делать никаких добавлений, предложение станет еще лучше. И смысл будет таков: верные, стремящиеся к исполнению закона, обнаруживают в себе некий тиранический закон, потому что* в их жилах и костях заложена порочность, противная закону Божию.

22) Ибо по внутреннему человеку. Здесь ты видишь, какое разделение царит в душах верных, разделение, от которого происходит та брань плоти и духа, которую Августин в одном месте изящно зовет христианской бранью. Закон Божий призывает человека к праведности. Неправедность же, словно тиранический закон сатаны, побуждает его ко злу. Дух ведет к послушанию божественному закону, плоть же тащит в противоположном направлении. Так человек разделенный противоположными волями в некотором смысле раздвояется. Однако, поскольку дух должен держать первенство, то и оценивает он себя преимущественно по этой части. Поэтому Павел и говорит, что удерживается в плену у собственной плоти. Ведь то, что до сих пор подвигается он неправыми вожделениями, является насилием по отношению к духовному желанию, которому плоть противится. Впрочем, следует прилежно отметить, в каком именно смысле надо разуметь внутреннего человека и его члены. Поелику многие, понимая сие дурно, преткнулись на этом месте. Итак, внутренний человек — это не просто душа, но ее духовная часть, возрожденная Богом. Члены же — это остальная часть человеческой природы. Ибо, как душа является высшей, а тело — низшей частью человека, так и дух превосходит собою плоть. Превосходит по той причине, что дух занимает в человеке место души, плоть же, то есть порочная и оскверненная душа, занимает место тела. Первый зовется внутренним человеком, а вторая — членами. (Имеет прозвание) В другом смысле понимается внутренний человек в Послании к Коринфянам 4:16. Но контекст разбираемого места с необходимостью требует приведенного мною толкования. Дух же зовется внутренним человеком по превосходству, потому что* занимает он тайники сердца, в то время как желания плоти бродят туда-сюда и словно пребывают вне человека. Либо же в том смысле, как если бы кто сравнил небо и землю. Ибо Павел презрительно называет членами все обнаруживаемое в человеке, чтобы лучше показать, что тайное обновление сокрыто от наших чувств, если не воспринимается верою. Поскольку же закон ума без сомнения означает правильное чувствование, то явствует, что недопустимо относить сие место к еще не возрожденным людям. Ибо о таких Павел учит, что лишены они ума, поскольку душа их далека от истинного разума.

24. Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти? 25. Благодарю Бога моего Иисусом Христом, Господом нашим. Итак тот же самый я умом служу закону Божию, а плотию закону греха.

(24. Бедный я человек! Кто исхитит меня от сего тела смерти? 25. Благодарю Бога моего Иисусом Христом, Господом нашим. Итак тот же самый я умом служу закону Божию, а плотию закону греха.)

24) Бедный я человек. Апостол завершает свое рассуждение восклицанием, исполненным глубоких чувств (Подчеркивания), коим учит, что следует не только сражаться с собственной плотью, но и постоянно воздыхать о своем несчастье перед Богом (Господом) и самим собой. И не спрашивает, Кем должен быть освобожден, словно сомневаясь, как те неверующие, кто не привержен единственному Избавителю, но яростным и как бы задыхающимся восклицанием показывает, что не достаточно еще ощущает свое богатство. Поэтому употребляет здесь слово «исхитит», и свидетельствует тем самым, что для избавления сего требуется экстраординарная сила Божия. Телом же смерти называет греховную массу, тот сплав, из коего выкован весь человек. Лишь в этом теле пребывают те остатки плоти, которыми (Коими) еще удерживается он в плену. (Знаменательное место, которое должно научить верных чувствовать скорбь, пребывая на этой земле. И потому желать смерти как единственного врачевства против сего зла, однако так, чтобы желание сие не становилось чрезмерным. Ибо не должны они до такой степени погружаться в созерцание своего несчастья, чтобы забывать при этом о той бесценной радости, которую даровал им Бог. Однако должны это делать лишь до той степени, чтобы истинным образом смиряться и побуждаться к большему преуспеянию. Так должны желать смерти из-за отвращения перед своей нечистотой, из-за отвращения перед настоящей жизнью, которая побуждает к негодованию против Бога. Поэтому следует.) Местоимение τούτου, которое я вслед за Эразмом отношу к телу, также походит и к самой смерти. Однако смысл в обоих случаях почти одинаков. Ведь Павел хочет научить нас, что сыны Божии видят порочность своей природы и познают из закона Божия рождающуюся оттуда смерть. Впрочем, слово «тело» означает здесь то же, что и внешний человек или его члены, потому что* Павел видит происхождение порока в том, что человек отошел от закона своего сотворения и таким образом стал плотским и тленным. Ибо, даже если и превосходит он бессловесных животных, все равно лишен истинного превосходства, а то, что у него осталось, исполнено великой порчи. Так что заслуженно душа его, покуда остается порочной, зовется обратившейся в тело. Так и говорит Бог у Моисея: не будет больше Дух Мой иметь дело с человеком, потому что* он — плоть, презрительно сравнивая человека, лишенного духовного превосходства, с бессловесными скотами.

Место сие у Павла весьма знаменательно и способно сокрушить всякую плотскую гордыню. Ибо он учит, что даже совершеннейшие, покуда обитают во плоти, подвержены общему горю, потому что* подлежат смерти. Более того, исследуя самих себя, ничего не находят они в своей природе кроме несчастья. Далее, чтобы не потакали они своей гнусности, Павел побуждает их примером своим к усердным воздыханиям и повелевает им, покуда они странствуют на земле, желать смерти как единственного врачевства от своего злополучия. Сие есть правильная цель испрашивания смерти. Ибо отчаяние часто подталкивает мирских людей к такому же желанию, однако просят они смерти скорее из-за недовольства настоящей жизнью, чем из-за отвращения к собственной неправедности. Добавь к этому, что верные, хотя и руководствуются правильной целью (С.76. Читай «согласуются» вместо «руководствуются».), однако же не желают смерти с неуемным рвением, но покоряются решению Божию, для Которого живем мы и умираем. Поэтому не негодуют они на Бога, но просто препоручают Ему свои скорби, потому что* не настолько погружены в мысли о своем несчастье, чтобы, забыв о полученной благодати, не облегчать скорбь свою радостью, о чем будет сказано впоследствии.

25) Благодарю Бога. (Итак, сразу же добавляет сие благодарение, чтобы желание его не казалось неким ропотом против Бога, но явилось бы благочестивым воздыханием. Так должны чувствовать и верные, чтобы из-за любви к святости и невинности проклинать несчастное состояние своей плоти, но однако быть готовыми столько времени нести свою плоть, сколько будет угодно Господу. И, довольствуясь полученной ими мерою благодати, должны они радоваться прежде всего тому, что Господь удостоверил их в будущем наследии Своего царствия.) Итак, сразу же добавляет он благодарение, чтобы кто не подумал, что жалобами своими он ропщет на Бога. Ибо знаем мы, сколь склонен падший к ропоту и нетерпению, даже испытывая справедливую скорбь. Так что, даже если Павел, оплакивая свою судьбу, воздыхает о смерти, одновременно и успокаивается он в благодати Божией. Ибо и святым, исследующим свои недостатки, не подобает забывать о том, что приняли они от Бога. Далее, мысль сия вполне достаточна для обуздания их нетерпения и воспитания спокойствия духа; мысль о том, что приняты они под охрану Божию и никогда не погибнут. И уже даны им начатки Духа, делающие твердой надежду на вечное наследие. И если до сих пор не наслаждаются они обещанной небесной славой, все равно, довольствуясь полученной мерою благодати, никогда не лишены повода к радости.

Итак тот же самый я. Краткий эпилог, в котором апостол учит, что верные никогда не достигнут совершенной праведности, доколе обитают во плоти, но, покуда не изыдут из тела, пребывают как бы на ристалище. Умом же называет он не разумную часть души, которую восхваляют философы, а ту часть, которая просвещена Духом Божиим к правильному разумению и хотению. Ибо говорит он не только о разумении, но и об искреннем желании сердца. И, сделав сию оговорку, признается, что, несмотря на приверженность свою Богу, осквернен великою нечистотою, влача дни свои на земле. Знаменательное место, служащее опровержению губительного учения катаров, которое ныне пытаются возродить некоторые бунтарские души.